Легенды Арбата

Итак. Сидели трое — число, освященное традицией — и цедили горечь жизни из графинчика под занюх. Это — судьба?.. Черств хлеб писателя на Руси. А крутом секретарская сволочь цыплят табака чавкает и в коньяке купается. А ведь все продажные суки и конъюнктурщики.

О чем думает бедный писатель? О том, как стать богатым писателем.

Теперь усложним задачу. О чем думает бедный еврей? Как стать богатым русским.

Теперь тональность встречи определена, и мы переходим непосредственно к повествованию.

— Печататься совершенно невозможно, — продолжал один развертывать до отвращения банальную диспозицию. — Стихи никому не нужны. Издательские планы забиты на шесть лет вперед. Маститые прут как танки. Ну невпротык же!

В завесе кабацкого гама, где успех и неудача были в мелкую нарезку смешаны пестро, как винегрет, они звякнули и крякнули — пропустили за непротык: чтоб он кончился.

В прямой речи далее мы опускаем все матерные связки, без которых речь мастеров слова рассыпается, как сухая каша, не сдобренная маслом.

— ...ь! — продолжил второй. — С пятым пунктом уже не берут даже под псевдонимом!

— Яша! — урезонивал третий. — ...ый ...ай ...уй! А ты никогда не думал, что если бы ты был русский, то стал бы антисемитом?

— Если бы я был русский, многие у меня стали бы неграми!

— Ха! Ты сначала попробуй стань.

— Ты глянь по сторонам. Каждый второй — аид. Каждый третий — под псевдонимом. Цвет советской литературы. Тебе бы не было обидно?

— Яша! — пожаловался Яша-1. — Весь ужас в том, что если в издательстве сидит еврей, так он отпихивает всех евреев — чтоб не дай бог не заподозрили в сионизме!..

— Яшкин-стрит, — сказал третий и развел по рюмкам остатки. — У вас отсутствует позитивное мышление. Конкретно: кто имеет минимальные шансы на пропих.

— Нюма, — сказали два Яшки. — Что за типично еврейская страсть без конца пересчитывать свои несчастья?..

И стали загибать пальцы, благо брать ими со стола было нечего:

— Поэт. На русском. Новаторская форма. Еврей. Без связей и покровителей. Москвич — квота в планах на них превышена. Примелькавшийся, но затертый.

«Это мы...» — закручинились три богатыря.

— А требуется — по принципу от обратного, — сказал Яша-2:

Первое. Национал. На них план. Не хватает.

Второе. Из малого народа. До советской власти вообще письменности не имели.

Третье. Провинциал. Живущий в своей глуши.

Четвертое. Никому не известен. Литературное открытие!

Пятое. Форма — классическая. С вкраплениями местного колорита.

Шестое. Его книжка должна выйти на родине на местном языке. И тут ее узнает Москва!

Седьмое. И эти стихи подборками идут в издательства, в журналы, в секретариат, в комитеты по премиям, куда угодно — в хорошем русском переводе. Чтоб переводчики были уже как-то известны.

Они посмотрели друг на друга, вдруг Нюма поймал чей-то взгляд в дверях, вскочил, заулыбался, заспешил, и через пять минут вернулся с пятью рублями.

Это резко усилило реалистичность написанной картины. Коллеги эффективно отоварили пятерку, и возникло чувство, что жизнь-то понемногу налаживается!

— А тебе что с того нацпоэта?.. — вздохнул Яша-1. — Меня уже тошнит от подстрочников.

— Кирюха, — удивился Яша-2. — Под его маркой ты можешь публиковать свои стихи вагонами и километрами. Нганасанскому акыну везде у нас дорога. Да у тебя эти переводы с руками отрывать будут. Это ж не с французского!

— Те-те-те, — мечтательно поцокал Нюма. — Желательно первобытное племя, не искаженное грамотностью. Чтоб ни один сородич своему трубадуру не конкурент.

— Гениально! — оценил Яша-1. — Поймать и бить, пока не забудет все буквы. Но — где ты найдешь поэта?!

— Яшке больше не наливать, — велел Яша-2. — Идиот. Брат Карамазов. Сначала — ты — пишешь — стихи. Потом он переводит их на язык родных фигвамов. Потом этот золотой самородок издает на нем книжку дома. И шаманский совет племени укакивается от счастья.

— Обязательно, — подтвердил Нюма. — Сначала на родном языке дома. Как он ни курлычь — на бесптичье и коза шансонетка. А дома — н-на! — план по национальным поэтам. А их — хренушки! Зеленая улица — а на ней кусты, алкаши и зеленые гимнастерки.

Как вы видите, поэты даже в приватном застолье тяготеют к метафоре с гиперболой.

Дубовые панели поглощали свет, дым колыхался волнисто, как на кораблекрушениях Айвазовского, и творческий процесс, зуд нежных душ, мечтательно почесывал что-то очень важное в жизни.

— По два с полтиной за строчку... — грезил Яша-1.

— И заметь — любая ...я ...я! — поддал Яша-2. — С национала свой спрос: хоть какой-то ритм, где-то рифма — а! о! шедевр народной сокровищницы! орден! звание! всем пукать от восторга!

— Сорок строк — стольник в день, — зарыдал Нюма. — Господи, ну почему дуракам счастье!