Легенды авиаторов. Исторические рассказы

Экис? Неудобный, конечно, но зато какой надежный! Хорошо нас укрывал от фашистов.

Тут поневоле его добрым словом помянешь.

Еще три самолета вышли из строя. Невеселый получился вечер. Один летчик погиб.

Нужно ждать прибытия техсостава.

— «Мессеры» эти, — продолжал Кузнецов. — До чего же машина неприятная. А помните,

товарищ командир, как вы первый «мессер» сбили?

Это был день, когда погиб Магринья. Лучше бы Кузнецов не напоминал.

Вылет за вылетом, а вражеское кольцо все туже стягивается вокруг Хихона — последнего

оплота республиканской армии на севере. Корреньо — теперь единственный аэродром.

Все ближе артиллерийская канонада. Скоро и на этом аэродроме начнут рваться

фашистские снаряды.

— Что ты не ешь, Иван? — спросил Кузнецов.

— В горло кусок не лезет, — признался Евсевьев.

— Товарищ командир, к телефону! — доложил дежурный.

Говорил советник командующего авиацией Северного фронта.

— Утром вам, Демидову и Кузнецову быть готовыми к убытию с Северного фронта. За

вами придет транспортный самолет. Я лечу с вами.

— Значит, конец Северному фронту? — вырвалось у Ивана.

— Товарищ Евсевьев!.. — начал было советник, но Евсевьев не выдержал:

— А как же они?

— Кто — они?

— Испанские летчики! Недавно прибыло пополнение и...

— Они получат указания от своего командования. А мы — вылетаем. Это приказ.

Евсевьев вернулся в столовую.

— Что там? — спросил Демидов.

— Ничего особенного. Интересовались, как там у нас насчет готовности на завтра.

— Шесть «москас» и три «чатос» — вот и вся готовность, — пробурчал Кузнецов. — Но

мы и с этим добром летать можем.

Тяжело было на душе у Евсевьева, но он промолчал. Не стал портить вечер. Вышел «на

улицу», закурил.

За ним вышел Нестор Демидов.

— Иван, я тебя всю жизнь знаю, — сказал он. — Выкладывай, что скрываешь?

— Завтра нас отправляют, — выговорил Иван.

Демидов свистнул и спросил точно так же:

— А как же они?

— Им скажем завтра утром, — Евсевьев потушил папиросу. — Пусть хотя бы эту ночь

проведут спокойно.

Утром пришлось сказать...

— Раз вы уезжаете, значит, все пропало! — Испанский ведомый Евсевьева, Фрасиско

Тарасона, не сдержал слез.

Евсевьев прикусил губу.

— Приказ есть приказ. Удачи вам, товарищи. — И добавил: — Вива Эспанья либра!

Транспорт прилетел из Франции. Пассажиров было четверо — трое советских летчиков и

сам военный советник командующего.

— Куда я вас?.. — осведомился пилот. — Машина трехместная.

Иван вдруг подумал: «Остаться!» — но тут же задавил шальную мысль.

Советник строго сказал:

— Потеснимся. Улететь должны все.

Кое-как разместились, в последний раз помахали испанским друзьям, оставшимся на

земле...

Транспортник лег курсом на французский берег.

© А. Мартьянов. 17.08. 2012.

18. Испытательница

В офицерском клубе было шумно. Играл джаз. Вася пригласил Зинаиду Никифоровну.

Праздновали столетие ВВС России.

...— В сущности, все даты условны, — заметила Брунгильда Шнапс, когда Франсуа

Ларош подсел к ней за стол ик.

— Вы о чем? — спросил француз.

— Обо всем. Невозможно назвать точное время: вот сегодня, именно в этот самый день,

началось, — объяснила Брунгильда.

— Праздник есть праздник, — возразил Франсуа. — Время собраться, вспомнить,

повеселиться и погрустить. Вы разве так не считаете?

— Может, и считаю, — сдалась Брунгильда. — Все равно это был золотой век, какой год

ни назови — тысяча девятьсот десятый, одиннадцатый, двенадцатый...

— Вы танцуете, мадемуазель? — перебил Франсуа. Музыка не давала ему покоя.

— Нет, — отрезала Брунгильда.

— Но вы такая шарман мадемуазель, как можно не танцевать? Нон вальс, нон танго? —

удивился Франсуа.

— Не пытайтесь подольститься насчет моего «шарман», — предупредила Брунгильда. —

Если я женщина, это еще не значит, что я обязана уметь танцевать... И потом, — она вдруг

покраснела, — может быть, я не знаю все эти танцы. Может, я другие... По мнению

некоторых — старомодные...

Франсуа задумался на мгновение, но тотчас лицо его прояснилось.

— Эта печаль легко исправляется! — заверил он.

— Да погодите вы исправлять! — всполошилась Брунгильда. — Дайте товарищу

младшему лейтенанту насладиться мгновениями.

— Лишь бы товарищ младший лейтенант не вошел в штопор, — с комически-серьезным

видом проговорил Франсуа. — Вам доводилось входить в штопор, мадемуазель

Брунгильда?

Она сердито отмолчалась. Потом сказала:

— Я решила философски относиться к разного рода инцидентам. Да, со мной всякое

происходит. Может быть, чаще, чем с другими. Для меня полет на каждом новом самолете

— это как быть летчиком-испытателем.

— О, — Франсуа комически поднял брови, — разве мадемуазель может быть

испытателем?

— Представьте себе — может! — отрезала Брунгильда. — И как раз в те времена, которые

я называю «золотым веком». Первая женщина — летчик-испытатель, Любовь

Голанчикова. Ее жизнь отчасти была связана и с Германией, — добавила Брунгильда,

вскинув голову.

— А где она родилась? — заинтересовался Франсуа.

— В Петербурге. Семья была бедная, Любовь училась на бухгалтерских курсах, чтобы

потом зарабатывать себе на жизнь. Представляете, как бы тоскливо она прожила, если бы

не авиация?

— Даже представить не могу, — сказал Франсуа.