Легенды Бенсонс-Вэлли

— Кубок стоит на камине, — ответил Дигдич. — Игра еще может быть опротестована.

Лавочник Эмблер, который явился сюда, чтобы вручить кубок своему старому дружку Таю, тихо удрал с приготовленной изысканной речью в кармане пиджака.

— Нечего опротестовывать! — заявил Дарки, отказавшись от попытки обойти сержанта Флаэрти и возобновить атаку Тая. Он пробился к камину и схватил кубок. — Кубок переходит к «Королевскому дубу». Сию минуту и на этом самом месте!

Дарки передал кубок Тому Роджерсу.

— Пошли, ребята! — Арти Макинтош двинулся к двери. — Выпивка за мной.

— Нет, я вам прямо скажу, — поспешно вмешался Фред Мэннерс, — пить будем за счет «Королевского дуба».

— Вы слышите, сержант? — спросил Тай, все еще с кием в руке, как будто игра не кончилась.

— Следовало бы призвать их к порядку, — сказал сквоттер Флеминг. Он так и кипел яростью.

— Первый раз в жизни слышу, что людей надо наказывать за то, что они выиграли кубок, — съязвил сержант.

Сам он ставил на «Королевский дуб», да к тому же знал, что сквоттер Флеминг и его друзья используют все свое влияние, чтобы убрать его из города. Он бросал им вызов. Ликующие игроки и болельщики «Королевского дуба» потянулись к выходу, отпуская шуточки по адресу посрамленных богачей.

— Что необходимо нашему городу — так это новый полицейский, — сказал Тай, кладя кий.

Ну не чертово ли наваждение!

Старый Билл Грин был неразговорчив. Он не только не ругался и не богохульствовал, но даже в приличном разговоре из него нельзя было выжать лишнее слово. Никто не помнил, чтобы Билл сказал что-нибудь, кроме:

«Ну не чертово ли наваждение!»

Билл Грин был фермером. Он все годы мучился на своем клочке сухой земли на склоне холма, который возвышается над плодородными полями Бенсонс-Вэлли. И так продолжалось до тех пор, пока плечи его не обвисли, не искривились руки, не поседели волосы и не сгорбилась когда-то прямая спина. У него было две коровы, поле он засевал пшеницей и люцерной, на огороде выращивал овощи. В хозяйстве его было еще несколько свиней да кое-какая домашняя птица. Словом, с грехом пополам можно было сводить концы с концами. Поднимался он задолго до рассвета и трудился до темноты. Он был беден всю жизнь и так бедняком и помер.

Еще в молодые годы Билл женился на дочери соседа-фермера. Не очень-то красноречивый и в юности, он становился все более молчаливым, и с течением времени весь его словарный запас постепенно свелся к вышеупомянутой выразительной фразе. Ни тяжелый труд, ни скудный словарь не помешали ему, однако, стать отцом восьмерых детей — пятерых мальчиков и трех девочек, которые появлялись на свет регулярно, с промежутком примерно в год.

Биллу Грину больше подошло бы быть святым отшельником или бродягой, чем главой такого большого семейства, но он не жалел себя, лишь бы прокормить и вывести детей в люди, и потому преждевременно состарился. Когда они были еще малы, он изредка нанимал работника — часто делать это он не мог себе позволить. Но дети понемногу подрастали, и тут уж работник был ни к чему: как только кто-нибудь из детей кончал школу, Билл приспосабливал его к работе на ферме. Они в общем мирились со своей судьбой, проявляя стоическое смирение, обычное для детей бедных фермеров, однако бывало и так, что мальчишки начинали бунтовать: очень уж безрадостен был труд, да и денег у них не водилось даже на карманные расходы. Особенно выделялся строптивостью старший сын, Алан.

Жители Бенсонс-Вэлли часто ломали себе голову, как это старый Билл Грин обходится своей единственной фразой, когда в доме начинаются нелады. Но он умел просто виртуозно играть ею, придавать ей десятки самых разнообразных смысловых оттенков.

«Ну не чертово ли наваждение!» могло означать все что угодно, в зависимости от тона, ударения на том или другом слове или жеста, который он делал правой рукой.

Если бы, например, старый Билл дожил до того времени, когда после войны дела австралийских фермеров начали поправляться, он, наверно, сказал бы:

— Ну не чертово ли наваждение!

И если бы вы сами услышали, как он говорит это, вы сразу поняли бы, что он хочет сказать. Произнесенные просто, без подчеркивания и без жеста, эти слова означали бы:

«Прямо удивительно, как это фермеры вдруг пошли в гору!»

А если в голосе его послышалась бы особая интонация, да еще правая рука сделала бы взмах в воздухе, а потом сбила бы шляпу над левым ухом и принялась скрести затылок, тогда надо было понимать так:

«Не радует меня это! Коки разъезжают в автомашинах, работают только по сотне часов в неделю, а страна на грани разорения! Вот в мои годы…»

Или, если бы он сделал ударение на прилагательном «чертово» и провел рукой по лицу, как бы смахивая что-то, смысл опять стал бы другим:

«Все это ненадолго. Скоро придет новый застой в делах, и опять всех прижмут банки и оптовики…»