Легенды Бенсонс-Вэлли

Проголодавшись, мы шли в рыбную лавочку напротив и покупали рыбу с жареной картошкой у Луиджи — итальянца, который приехал сюда из Мельбурна в надежде на то, что нашим аппетитам будет хоть отчасти соответствовать содержимое наших карманов. Когда бар закрывался, мы шли в комнатушку Полковника Макдугала в пансионате за углом и, к великому неудовольствию хозяйки и обитателей дома, говорили и пели ночи напролет. Пили мы то пиво, то шампанское, когда как.

Время от времени старина Сэнди информировал нас о том, как расправляется со своим богатством его жена. Она накупила всякой снеди, приодела детей и завалила дом кухонной утварью, потом купила меховое пальто, стиральную машину, холодильник и, неизвестно зачем, прекрасное пианино, стоившее семьсот фунтов. (Позднее нам кто-то рассказал, что, когда оно запылилось в их старом домишке, она окатила его ведром кипятка и внутри у него что-то испортилось, но старина Сэнди полагал, что это неважно — все равно никто по соседству не умел на нем играть.)

Жена Сэнди проявила такие незаурядные способности к мотовству, что, когда мы к концу недели произвели подсчет, оказалось, она истратила на пятьдесят фунтов больше, чем Сэнди, — а он тоже времени зря не терял.

И все же Сэнди тратил свою долю более мудро; как резюмировал Арти Макинтош, он ограничился покупкой напитков и рыбы с жареной картошкой.

К концу шестой недели мы обнаружили, что у Сэнди осталась всего тысяча фунтов, и срочно созвали совещание в комнатке Полковника Макдугала.

— Что-то надо предпринять — на Сэнди надвигается экономический кризис, — мрачно объявил Полковник, отхлебнув большой глоток горькой «Виктории». — Он добрался до последней тысячи, положение серьезное.

— У жены-то всего четыре сотни осталось, на днях она купила электрическую швейную машину, двух попугаев в клетке, платье от парижского портного и лошадь с двуколкой — ездить за покупками. Так что все в порядке, — оправдывался Сэнди.

Полковник требовал немедленного пресечения бездумного расточительства.

— Мы должны купить того скакуна, я вам говорю. Великолепное животное, — настаивал Блуи Армфилд. — Я буду тренировать его день и ночь, и в июле мы на него поставим. Флемингтонский круг я знаю как свои пять пальцев. И тогда мы — богачи до конца наших дней. Представляете как расшумятся газеты: «Блуи Армфилд снова на ипподроме! Вел всю дистанцию на Больших национальных!» Но Сэнди упрямо твердил, что азартная игра противоречит его религиозным убеждениям, хотя и не уточнял, какую именно религию он исповедует. Блуи только печально кивнул — жаль из-за религиозных предрассудков упускать такую возможность.

Арти Макинтош предложил Сэнди откупить у Луиджи рыбную лавочку — тогда бы мы были обеспечены бесплатной жареной рыбой с картошкой, а Сэнди нанял бы Луиджи себе в повара и сам ничего бы не делал. Но Полковник Макдугал заявил, что в таком случае Сэнди будет эксплуатировать чужой труд, а честный рабочий человек никогда не пойдет на такое преступление. Я тоже заволновался и посоветовал Сэнди немедленно положить деньги в банк. Хуже я ничего не мог бы придумать.

— Не верю я этим самым банкам, — запротестовал Сэнди. — Ты говоришь, что ты социалист, ну и ладно, а я христианин, я этих менял в свой храм не впущу.

Поступили и другие предложения; мы предлагали все что угодно, кроме одного — перестать пить.

В конце концов Сэнди покачал головой и изрек:

— Бог дает, бог и берет. Никогда еще я не был так счастлив, за всю мою жизнь: столько мы переговорили — и про политику, и истории разные рассказывали, и песни пели хорошие, старинные. Таких песен теперь и не сочиняют.

И надтреснутым тонким голоском он запел «Беглого каторжника», а мы хором подтянули:

Мы шлялись по дорогам,
Бродили по степям.
Ты лучше нас не трогай,
Тюремщиков — к чертям!

К полуночи мы и думать забыли о надвигающемся на Сэнди разорении.

Под вечер в следующую субботу хозяйка пансионата, где жил Полковник, выставила нас из своего почтенного дома. Это глубоко оскорбило нас, и мы удалились, сказав ей на прощанье, что Макдугал не очень-то нуждается в ее обедах и комнатушках и немедленно переселится в кафе-палас «Эму».

Мы двинулись к рыбной лавчонке Луиджи и обнаружили, что наш достопочтенный приятель спит. Проснувшись, он дал согласие на то, чтобы мы использовали для своих собраний заднюю комнату в его лавке; он очень ценил столь почтенную клиентуру, как мы.

Спустя неделю, в субботу вечером, мы все еще были там. Как выяснилось, в Италии Луиджи был социалистом и сбежал от Муссолини. Лавку он теперь вовсе не открывал, а беседовал и пел вместе с нами, услаждая нас время от времени неаполитанской арией или «Бандьера росса».