Легенды и были старого Кронштадта

Легенда приписывает «создание» так называемых «матерных загибов» Петру I. Число слов в них колеблется от 30 до 331. «Загиб» предполагал употребление определенного количества матерных слов и выражений, которые должны были быть построены определенным образом. Искусство «загиба» предполагало, что не «соленость» должна была определять оскорбительность и язвительность «загиба», а юмор — чем смешнее, тем оскорбительнее!

Умение материться не абы как, а с «загибами» и с «показами» почиталось и среди матросов, и среди офицеров. И весь российский адмиралитет, и офицерство, да и сами матросы всегда искренне считали, что «матерные загибы» были больше «искусством», нежели бранью…

Признанным специалистом по «загибам» был, к примеру, адмирал Чичагов. Вскоре после победных Ревельского и Выборгского сражений адмирал докладывал императрице Екатерине об обстоятельствах этих боев. Увлекшись, при упоминании имени шведского короля Чичагов не выдержал и от переизбытка чувств выдал весь «большой загиб», сопровождая его весьма красноречивыми «показами». Обалдевшая императрица, не проронив ни слова, выслушала все до конца. Когда же адмирал завершил свой долгий монолог и понял, что сильно переборщил, то упал к ногам Екатерины со словами:

— Прости, матушка, увлекся!

— Да что ты, Василий Иванович! — успокоила адмирала мудрая императрица. — Я этих ваших морских терминов совершенно не понимаю!

Однако настоящими виртуозами этого дела традиционно все же считались боцмана Уже при определении на боцманскую должность помимо знаний по специальности кандидат должен был освоить хотя бы «малый загиб». Иметь же у себя настоящего боцмана-маэстро «большого загиба» было вожделенной мечтой любого командира корабля. А потому таких виртуозов устного творчества берегли как зеницу ока, их имена были на устах всего флота, их окружали всеобщим почитанием и гордились так, как сегодня мы гордимся звездами эстрады и олимпийскими чемпионами.

В эпоху парового флота искусство материться понемногу отходит в прошлое. Отсутствие общекорабельных работ в тяжелых условиях, где принимала участие вся команда (постановка парусов, их уборка и т. д.), распределение команды по изолированным боевым постам и отсекам сводили на нет былую воспитательную роль «загибов», которые помогали матросам в их тяжелейшей и опасной работе на мачтах, отвлекали от мрачных мыслей и помогали преодолеть страх. Некоторое время искусство «загибов» еще поддерживалось на учебных парусно-паровых кораблях, но к 20-м годам XX века постепенно сходит на нет. Последнее упоминание о загибе можно прочитать у Леонида Соболева в его «Морских рассказах». Впрочем, и там суть рассказа такова, что комиссар корабля, выигрывая соревнование у боцмана по произношению загиба, запрещает ему впредь показывать перед командой свое искусство.

Художник Юрий Анненков в своих воспоминаниях «Дневник моих встреч. Цикл трагедий» писал о Есенине:

«Виртуозной скороговоркой Есенин выругивал без запинок «Малый матерный загиб» Петра Великого с его диковинным «ежом косматым, против шерсти волосатым», и «Большой загиб», состоящий из двухсот шестидесяти слов. Малый загиб я, кажется, могу еще восстановить. Большой загиб, кроме Есенина, знал только мой друг, «советский граф» и специалист по Петру Великому, Алексей Толстой».

«Канонического» печатного текста «загибов» сегодня, впрочем, уже не существует. Они «живут» своей жизнью в бесконечном количестве устных вариантов…

В эпоху Николая I в Кронштадте случился следующий казус В одном из трактиров некий лейтенант (имя его история до нас не донесла), перепившись, начал долго и громко материться, пытаясь осилить «малый загиб». Трактирщик, желая призвать пьяницу к порядку, указал ему на висевший на стене императорский портрет, сказав, что материться в присутствии его величества нехорошо.

— А мне насрать на его величество! — объявил во всеуслышание пьяный офицер, глядя на портрет.

Неизвестно как, но уже через пару дней об инциденте стало известно Николаю I. К происшествию в кронштадтском кабаке император отнесся с пониманием.

— Во-первых, передайте лейтенанту, что мне на него тоже насрать! — велел самодержец. — А во-вторых, моих портретов впредь в кабаках не вешать!

В Кронштадте, как и везде, существовал свой шутливый сленг. Остроумные прозвища окружавших моряков явлений и предметов помогали им легче переносить тяготы службы. Так, ненавидимый всеми противный ветер, при котором необходимо было совершать бесконечные лавировки и подниматься на мачты, именовался «мордотьпсом». Если же ветер был очень силен, то о нем говорили, что он срывает рога с быка.