Когда хлопнула дверь и все стихло, они выбрались. Мать, тяжело опустив плечи, сидела на лавке у стола и отрешенно смотрела перед собой.
Дочери попытались ее обнять, но она вдруг отстранила их, поднялась, схватила горшок со свиным жиром и со всего размаху бросила им о каменную стену, тихо выплюнув еврейское проклятие.
Анна подняла с пола ключ и с трудом заперла дверь.
Дочери укутали мать, согрели ей воды, и Мария понемногу перестала дрожать и начала возвращалась к жизни. Они понимали, что произошло такое, о чем не должен узнать никто. И чему никто не смог бы помочь. Слез у Эстер не было.
А через неделю пропала Авива. Ушла ранним утром на рыбный рынок и не вернулась. Обезумевшие родители и половина худерии искали ее везде, где только могли. Антонио, обросший щетиной и потому казавшийся почерневшим от горя, прочесывал берега Гвадалквивира, расспрашивал рыбаков и всех, кого знал на верфи. Он бил челом самому алькальду Севильи Альваро Пересу, но красавица Авива словно растворилась в зимнем севильском воздухе.
1 января 1483 года площадь перед колокольней Ла Гиральда была забита народом [180] . Regidores [181] на высоком помосте закончили чтение эдикта их кастильских величеств Изабеллы и Фердинанда, и наступила такая мертвая тишина, какая вообще – редкость в этом южном городе. Даже ослы не ревели и собаки не лаяли. Словно неведомый паралич поразил всех.
А потом какой-то бородатый высокий раввин, стоявший недалеко от помоста, громко спросил:
– Простите великодушно, благородные regidores, значит ли это, что все евреи должны до начала февраля уйти из Севильи?
– Читан же эдикт! И из Севильи, и из всей Андалусии!
– И в феврале во всей Андалусии никого из евреев вообще не должно остаться?
– Никого. Если откажетесь принять истинную веру.
Старик покачал головой, поднял плечи и развел руками, отказываясь понимать.
А потом повернулся к толпе и так же громко, ни к кому особенно не обращаясь, сказал:
– Они положили хлеб свой на ослов своих и пошли оттуда. [182]
И уже после этого начались крики, вопли, суматоха, беготня и паника.
Согласно установлению властей, евреи должны были заплатить налоги за год вперед, а с собой взять только то имущество, которое каждый взрослый еврей мог бы увезти на одном осле или муле. Запрещалось забирать с собой золото, серебро, драгоценные камни. Это означало: нельзя было взять никаких денег, кроме медных монет.