Легенды и сказания Крыма

— Как же я смогу управлять людьми, которые сойдут с ума.

— Ну что же, — будем пить и мы, — успокаивалначальнк конницы.

Хан не решался.

И жил в то время в столице хана Солхате ученый караим Гахам Шемуэль, и записывал изо дня в день на пергаменте все великие дела хана Ратмира. Хан обратился к нему за советом.

Гахам горячо советовал не открывать опасного ключа и положиться на милость Господню.

— Подумай, лучезарный повелитель, — сказал он, — во что обратятся твои подданные: влага этого источника лишит их рассудка. Не надо отчаиваться. Господь страшен в своем гневе и безграничен в своей милости. Нужно вытерпеть Божью кару. Как ни тяжело пережить эти испытания, Иову было хуже. Потерпим, будем просить милости у Господа Бога, будет хуже, если люди перестанут быть людьми. Будем поддерживать жизнь небесной росой.

— Ему, тощему мудрецу, легко питаться росой, — а как быть человеку рабочему, — заметили истощенные подданные хана Ратмира.

Хан послушался совета Гахама Шемуэля и долго не отворял рокового ключа, но когда бедствие достигло крайних пределов и изможденные люди возопили к своему повелителю, хан Ратмир велел снять печати с Чертова ключа. Весело и шумно сверкая, побежала с Кок-Тобели соблазнительная, светлая прохладная струя, все — и молодой и старый — бросились утолять жажду влагой студеного ключа, потрясающего разум человека. Один Гахам Шемуэль удержался.

Он ушел из столицы на ближайшую гору Агормыш, собрал в большую кучу разбросанные каменья, сложил их аккуратно; горячий ветер, проникая кучу, оставлял на холодной поверхности камней капли воды, которые стекали из-под кучи и давали достаточно воды, чтобы покрыть все потребности старца. И смотрел со своей высоты Гахам Шемуэль на все, что творилось в городе, редко спускался в одичавшую столицу и записывал изо дня в день, что творилось на его глазах, на отдельных листках пергамента.

Много веков прошло с тех пор и разметали время и люди пергамент Гахама Шемуэля. Осталось несколько листков, а большая часть пропала.

Старики рассказывают, что несколько листков увезли в Москву, несколько в Европу, а большая часть пропала, и не могут найти последний листок с чудотворной молитвой до сих пор. Ученые всего мира стараются восстановить мудрые записи, но до сих пор во всей полноте этого еще не удается.

И вот что сохранила память старых людей из этих листков Гахама Шемуэля.

В первый год бедствия, постигшего Крым, Гахам писал:

«И стали мы, как дуб, у которого увяли листья, и как сад, в котором нет воды. Остался я одинок, как Иона во чреве кита; как праотец Яков, грустен; страдаю я, как Иов, и горюю, как Адам, лишившийся рая.

Овдовели мои надежды и поженились мои слезы. Да отвратит Вседержитель — да будет благословенно Его имя — свой гнев, и да не увидят больше мои глаза того, что я вижу, и да не услышат уши мои никогда того, что я слышу.

В тот самый день — день гнева Божьего, день ужаса и опустошения, день гибели и скорби, — как отведали подданные хана Ратмира ядовитой влаги Чертова ключа, все пошло у нас в угоду дьявола.

Убеленные сединой, умудренные опытом старцы, старейшины государства лишились дара слова и стали немы, когда сами камни вопияли к ним, и вместо них заговорили без удержу молодые люди, которые на всех площадях кричали, что ум не в возрасте, а в голове каждого человека.

Все они стали говорить без устали, не хватало слов, из двух, трех, четырех слов делали новые слова, и полетели искалеченные слова по всему Крыму и, как хлопья снега во время крымской зимы ложатся на землю, производя грязь и образуя лужи, ложились грязью эти исковерканные слова на души людей».

И еще через год записано у Гахама Шемуэля:

«И пришли дни, которые предсказал Пророк, и похищено все, что в доме и что собирали отцы до сего дня. Все сановники хана Ратмира стали поденщиками, все поденщики — сановниками, и люди, которых Господь благословил достатком, стали босяками, а босяки уродуют себе ноги, стараясь надеть на одну ногу два сапога».

И еще через год Гахам Шемуэль записал:

«И стали все равны и все голодны. Сегодня видел начальника столицы, который, встретив похороны погибших от голода и болезней, кричал: «Пошли, Боже, хорошую жатву», и толпа темная, безумная, тоже кричала:

«Пошли, Боже, хорошую жатву». Да будет проклята соблазнительная влага, помрачающая не только разум, но и совесть у людей».

И еще через год записано на найденном листке пергамента Гахамом:

«Не стало благочестивых и прямодушных. Все делают засаду, ловят друг друга в сети, подозревают всех, ограбившие страшно боятся ограбленных, и бесстыдная, как это бывает всегда, и наглая трусость проливает потоки ненужной, безвинной крови. Много, очень много пролито крови, много мук приняли на себя подданные хана Ратмира из-за подлой, трусливой подозрительности».

«Не плачьте об умерших, — записал Гахам Шему-эль стих из Пророка, — не сетуйте об них, но горько плачьте об отходящих в плен, ибо они уже не возвратятся сюда и не увидят земли своей».

Из следующего года сохранился обрывок: