То ли великан при падении поломал себе руки и ноги, то ли отверстие завалилось, только остался он в горе и не мог уже выбраться наружу, чтобы отомстить людям. В каменной ловушке он корчился от боли и ревел от бешенства. Он напрягал все свои силы, пытаясь развалить Черную гору, отчего гора шевелилась, как живая. Громадные камни, а то и целые утесы откалывались от нее и с шумом падали в море. От гневного дыхания великана плавилась земля и сквозь образовавшиеся трещины стекала со склонов огненными потоками.
Целую ночь над Кара-Дагом стоял беспрерывный гул, целую ночь вершина его извергала огонь, дым и пепел. Черная зловещая туча заволокла все небо, сверкали молнии, беспрерывно гремел гром. Весь Крымский полуостров трясся, как в лихорадке, а море, вздымая свои волны-горы, с яростью наскакивало на берег, словно хотело поглотить сушу.
На рассвете над Отузской долиной выпал дождь и все утихло. Вышли люди из своих убежищ, посмотрели в ту сторону, где вчера еще было логово великана, и в удивлении замерли. Черной горы больше не существовало. Она раз валилась до основания, похоронив под собой великана. А на том месте поднялись высоко к небу новые утесы, зубчатые хребты, причудливой формы скалы, напоминающие диких зверей. Море уже больше не сердилось, а ласково обмывало отвесные стены торчащих из воды скал, заливало многочисленные бухточки и пещеры и что-то радостно бормотало.
Люди ходили по берегу, собирали разноцветные камешки и любовались дикой красотой мертвого царства великана.
Эчкидаг — Козья гора
А
ли, красавец Али, тебя еще помнит наша деревня, и рассказ о тебе, передаваясь из уст в уста, дошел до дней, когда Яйла услышала гудок автомобиля, и выше ее гор, сильнее птицы, взвился бесстрашный человек.Не знаю, обогнал бы ты их на своем скакуне, но ты мог скорее загнать любимого коня и погубить себя, чем поступиться славой первого джигита.
Быстрее ветра носил горный конь своего хозяина, и завидовала отузская молодежь, глядя, как гарцевал Али, сверкая блестящим набором, и как без промаха бил он любую птицу на лету.
Недаром считался Али первым стрелком на всю долину и никогда не возвращался домой с пустой сумкой.
Трепетали дикие козы, когда на вершинах Эчкидага, из-за неприступных скал, появлялся Али с карабином на плече.
Только ни разу не тронула рука благородного охотника газели, которая кормила дитя. Ибо благородство Али касалось не только человека.
И вот как-то, когда в горах заблеяли молодые козочки, зашел Али в саклю Урмие.
Урмие, молодая вдова, уснащавшая себя пряным ткна лишь для него одного, требовала за это, чтобы он беспрекословно исполнял все ее причуды. Она лукаво посмотрела на Али, как делала всегда, когда хотела попросить что-нибудь исключительное.
— Принеси мне завтра караджа.
— Нельзя. Не время бить коз. Только начали кормить, ведь знаешь, — заметил Али, удивившись странной просьбе.
— А я хочу. Для меня мог бы сделать.
— Не могу.
— Ну так уходи. О чем нам разговаривать?
Пожал плечами Али, не ожидал этого, повернулся к двери.
— Глупая баба.
— К глупой зачем ходишь. Сеит-Мемет не говорит так. Не принесешь ты, принесет другой, а караджа будет. Как знаешь!
Вернулся Али домой, прилег и задумался. В лесу рокотал соловей, в виноградниках звенели цикады, по небу бегали одна к другой в гости яркие звезды. Никто не спал, не мог заснуть и Али. Клял Урмие, знал, что дурной, неладный она человек, а тянуло к ней, тянуло, как пчелу на сладкий цветок.
— Не ты, принесет другой.
Неправда, никто не принесет раньше. Али поднялся. Начинало светать. Розовая заря ласкала землю первым поцелуем.