Легенды и сказы лесной стороны

Волге-реке, а лютой зимой в глухих лесных зимницах

отсиживаться. Для таких горемык река могучая су-

лила быть и кормилицей, и родной матерью. Не на-

прасно прозвали Волгу матушкой.

Играет волной матушка Волга, в неведому даль

спешит. Не отстает от нее время безжалостное, новиз-

ну открывает, старое прахом заносит, снегами засы-

лает. Вот и про Семку Смерда, что с боярином на-

смерть поразмолвился, затихла молва. А уснула ли

в непокорном сердце лютая ненависть к грабителю

боярину и насильнику баскаку, о том догадывайся.

Казалось людям городовым и посадским, что мо-

лодецкая вольница и людом прибывала и повадками

с каждым днем смелела. Иные молодцы не только в

посады, средь бела дня за городской вал-огородь за-

ходили и бояр да торговых людей тормошили. Тряс-

ли, как по выбору: кто перед ханами и баскаками

угодничал, того не обходили. Нижегородские княжи-

чи, сыновья Борисовы, и те стали опасаться. По но-

чам вокруг подворья двойную стражу выставляли и

в ворота никого не впускали.

Потом молва дошла о новом атамане разбойной

вольницы, что сверху по Волге спустился с ватагой

удальцов смелых и безжалостных. На бояр да на бо-

гатых татар налетал коршуном, баржу-посудину ос-

танавливал, грозным голосом «сарынь» кричал. И

страшно стало боярам да баскакам и по Волге плыть,

и посуху ходить. Только за зимними морозами при-

шли покой да тишина за городьбу Новгорода земли

низовской.

По зиме перед масленицей пришла на боярский

двор девка краса, тихая такая, в разговоре умная, си-

ротой назвалась и к боярину Квашне в стряпухи на-

нялась. И на другой же день такими-то блинами бо-

ярскую семью накормила, и полбяными, и гречушны-

ми, каких Зотей Квашня отродясь не едал. Ну, блины-

то блинами, да не только из-за них боярин начал к

стряпухе наведываться. Все на ее красу-породу лю-

бовался и где такая уродилась, дивовался. И по речи,

и по ухваткам ее догадывался, что не холопье отродье

ему блины печет. «Эх, с такой-то милашкой, чай, и

старость бы погодила!»

В последнее утро масленицы к боярской стряпухе

черноризник незваный ввалился. В рясе да скуфейке

монашеской, с посохом и сумой для подаяния. Девка-

краса в тот час как раз блины пекла, боярина под-

жидая. А чернец свой посох в угол поставил, тяже-

лый кистень из-под рясы достал и на стену повесил.

И по-хозяйски за стол уселся. Только успела стряпу-

ха чернецу пару блинков подать, как сам боярин вва-

лился. Молодка, не будь проста, с него шубу-охабень

сняла и на крюк поверх кистеня повесила. И за стол

хозяина усаживает:

— Не гнушайся монахом, боярин, он из божьих

людей, вот поест блинков и уйдет восвояси!

А боярин монаха глазами так насквозь и простре-

ливает :

— Это что тут за навозный жук за чужим столом

сидит? Где-то видал я тебя. Не из Печерской ли оби-

тели?

— Как меня не видать. Передом всей братии »

соборе стою, когда «Отче наш» пою! Хожу вот, бро-

жу, на обитель подаяние прошу, грешных людей на

путь наставляю!

Вот подала молодуха к блинам братину браги-ме-

довухи, сестит и монаха и хозяина. Приложился

Квашня к братине, пососал, но не осилил и полови*

ны. После него чернец к братине потянулся:

Что боярин не осилит,

То монаху по плечу!

И осушил братину до донышка. После того как

другую посудину опорожнили, боярин перед молоди-

цей похваляться начал:

— Вот я знатный какой! Пока здесь бражничаю,

под окном дюжина стрельцов стерегут, мою бороду

берегут! А монаху пора и честь знать. Поел, попил —

и проваливай!

В ответ усмехнулся чернец:

— После блинов да медовухи не ссорятся, а пес-

ни поют. Давай-ка, боярин, подтягивай:

Эх, как по Волге по реке

Молодец плыл в челноке!..

— Что не подстаешь? Про атамана Позолоту пес-

ня сложена!

Зазорно было боярину к разбойничьей песне под-

ставать, пьяному монаху подпевать. Сердиться начал,

грозился охрану позвать. Но не сдавался чернориз-

ник, не унимался:

— Ладно, не хочешь песни петь, так загадки от-

гадывай. По-доброму уйду, коли угадаешь одну:

— Висит шуба на стене, а что под шубой на рем-

не?..

Покосился боярин на свою шубу-охабень, а ска-

зать нечего. Знай на блины налегает, что молодка

ему подкидывает. А озорной монах не унимается:

— Ну как, не по разуму? Голове не по силам, так

бородой смекай.

Снять бы рясу иноку,

Да что под рясой на боку!..

Молчит, сопит боярин, монаха взглядом прощу-

пывает, стражу позвать собирается. Но тут стряпуха

опять блинков подкинула, да таких, что самый сытый

не откажется. Горячих, румяных, масленых. Боярин

снова за блины, а монах из-за стола выбрался, бояр-

скую шубу сбросил, кистень снял, из-под рясы саблю

выхватил и к боярину грозно подступил:

— А помнишь, как у Семки Смерда кулигу с жи-

том отнимал? А как бабу его Оганьку баскаку в не-

волю отдал? Эх, попробовать, крепка ли твоя лыси-

на!

Тут у боярина от страха дыхание остановилось,

глаза под лоб полезли, а горячий масленый блин изо

рта сам собой в горло нырнул. Покраснел боярин ли-

цом, замычал, зашипел и с лавки на пол свалился.

А монах саблю в ножны, кистень под рясу, вышел на

крыльцо и давай стрельцов скликать: