Легенды и сказы лесной стороны

Ах инок Макарий, непокорный твой нрав, честь неистребимая! Живет на Желтоводье, под носом у басурман, на их главной дороге, и призывает простой народ именем бога к непокорности врагу. И доходит до хана молва без прикрас, что Макарий Желтоводский и русских, и мордву, и черемис к православию призывает и против орды наставляет, и призывы свои именем бога православного подкрепляет!

Разве хан такую обиду снесет? Как можно терпеть гнездо Желтоводское, где оттачиваются мечи на племя Чингисханово?

Направо, за волжским плесом, солнышко заходило, волну золотило и землю низовскую к ночному покою звало, когда за Волгой на Лысую гору конный ордынец вылетел и долго из-под руки вдаль глядел. И был он с конем неподвижен, как дикий камень. Одинокие челны к своему родному причалу поспешали. А Сарынь Позолота все на своем холме сидел и под раздумье свою тихую песню пел:

Сизый сокол, ты
Птица вольная,
Сердце смелое,
Своевольное!
Научи, скажи,
Как мне жизнь дожить,
Среди ворогов
Головы не сложить!
Чтоб от ворога
Никуда не бежать,
Храбрым воином
Под крестом лежать!

И перед тем как всем повалиться спать, атаман сказал своим ватажникам:

— Завтра с зарей на низы поплывем. До устья Суры. Там сходятся две главных басурманских дороги: вниз по Волге из низовской земли, и вниз по Суре из орды. Будем там глядеть, слушать и ждать. И нападать, коли нас к тому приневолят!

Поднялись затемно, челн на воду столкнули, на Волгу выплыли и пропали в тумане утреннем. Было самое начало жнитва. Из-за Волги доносился запах спелых хлебов и дымных овинов. И совсем далеко ржал одинокий басурманский конь. Ржал со злом, визгливо…

7

Тихо жили рыбарь Варнава да ордынец Хайрулла. И третий с ними сам Керженец. Над ними небо синее, какое только в конце лета бывает. И небо, и облачка, и прибрежный дубняк — все в плесо глядятся как в зеркало. И уже первые желтые листья по плесу под ветром бегут. Рыбарь Варнава только по утрам да вечерам из землянки пропадает, а день да ночь около бродит, снасти починяет. И Хайруллу на путь православный наставляет. Не скучно с ним баскаку, только вот больная нога совсем не слушается. Не стало тепла и жизни в ней.

Раз-другой в неделю Варнава на полдня отлучается. На Желтые воды послушникам рыбку везет, а от них хлеб да ржаные сухарики, что из подаяния насушены. Довольны послушники, но рассказать Варнаве пока нечего, нечем его порадовать. И, не задерживаясь, плывет рыбарь вверх по речке Керженке, до устья ручья быстрого. Любит Варнава с Хайруллой поговорить. Русское слово тот как свое понимает, не зря среди русских в баскаках ходил.

— Вот когда перестанешь ногу свою волочить, как ворон крыло перебитое, буду тебя за собой на рыбалку брать, чтобы тебе тут одному не тосковать. Ну потерпи! Вот, чай, скоро ваши из орды придут и заберут тебя, добра молодца, и за собой уведут. Дома-то, чай, жена, либо не одна, да сыновья, да дочки. По семье и затосковать не грешно. Семья — она у кого хошь семья, самим богом дана. И беречь ее, и растить по конец жизни.

Тут Хайрулла задумывался. Жена у него одна.

Лет семь назад попалась ему на глаза одна полонянка русская. Выкупил ее, к себе увел. Она ему сына родила, а других жен приводить не позволила. «Коли хочешь, чтобы с тобой жила и сына твоего пестовала, так с одной живи, как наши православные. А приведешь другую — меня не ищи!» Хайрулла о второй жене не шибко задумывался, а после такого разговора и совсем забыл. Был он смелым и не вороватым совсем, а роду именитого. И когда баскак низовской земли Хабибула воды из Волги хлебнул, на его место поставил хан Хайруллу, из того же рода Хабибулина. Немного было Хайрулле в том радости, но честно хану служил и год, и другой, и третий, вот до этой самой беды. Теперь остались у него из родни младший брат, да дядя роду ханского, да мулла-крикун. И жена с сынком-сорванцом.

— Напрасно ты на эту собачью службу пошел! — пожалел как-то Варнава Хайруллу. — Баскаком быть — все доброе забыть. Тебя хан с данью торопит, ты трясешь боярина и всех имущих людей, а они все смерда трясут дочиста, до последней крохи. Последний хлеб, последнюю клячу, последнюю овчину — все отдай хану-басурману. Ох, не по-божески и не по-человечески!

В первые дни бабьего лета надумал Варнава своего друга на рыбалку взять. Помог ему до берега спуститься и в челн усадил. И поплыл вверх по Керженке свои немудреные снасти оглядывать. Ранним утром и лес и река были как дождем умытые. Последние струйки тумана под солнышком на глазах пропадали, а по реке ни ряби от ветра, ни плеска рыбьего. Никогда еще Хайрулла не видал такой красоты! И сказал он по-русски:

— Ух, как баско! Ух, красна, хороша река! А какой стал листок на дубах! И на этой вот на осинке!

— А как дышится, чуешь? Словно мед ложкой хлебаешь! Вот погоди, поживешь да поплаваешь со мной, быстро выздоровеешь. Да и басурман своих насовсем забудешь.