Легенды Ицкарона. Сказка о пропавшей жрице

— Эни, я не шучу, — тихо произнесла она. — Со мной действительно что-то не то. Мне убивать хочется, Эни.

Глаза она так и не открыла, стояла напряженная, как пережатая часовая пружина. Чуть-чуть — и ударит. Или лопнет.

— Давит на меня что-то, — продолжила она. — Мысли в голову всякие лезут. Ты про Чайфанга упомянул, а я сразу представила, как ему живот вспарываю и кости ломаю. Никогда со мной такого раньше не было. Мама учил всегда: когда убиваешь чудовищ, не должно быть ненависти. Защищать людей — наша работа. У меня никогда с этим проблем не было. Если меня звали убить чудовище — я его просто убивала и все. Неважно, кто это был: разбойник, дикий вампир, нежить какая-нибудь или демон. В бою злилась, да. Но потом успокаивалась. Я всегда только об одном переживала: чтобы тело не подвело, чтобы я над ним контроль не потеряла. А теперь я о другом забочусь: как бы не убить Лей или Квуна. Или тебя.

— За что? — спросил я.

Глупый вопрос, но Сонечка — очень логичное существо. Временами очень эмоциональное, несмотря на всю нуранитскую выучку, но вместе с тем и логичное. Сейчас эмоции берут в ней верх, надо помочь логике пересилить эмоции.

— Да в том-то и дело, — горько усмехнулась она, — не за что, а временами желание появляется. Я не знаю, откуда это. Может быть, это от того, что Нуран далеко? Я ведь не чувствую его почти. Он всегда словно за спиной стоял, а сейчас — будто из комнаты вышел, а я осталась. То есть он где-то рядом, но не близко. А что если он из дома выйдет?

Я начал понимать. Вера этой страны не допускает присутствие Нурана, его влияние слабеет, и Сонечка начинает терять над собой контроль. Ну или если вы хотите объяснение попроще, собственная вера Сонечки шалит. Она ведь понимает, что Нуран тут — никто, а потому не верит, что он может помочь ей. Потому боится, нервничает и слегка сходит с ума. Какая разница, какой вариант правильный, если результат один и тот же?

— Знаешь, я сплю плохо, — жаловалась она, понизив голос почти до шепота, будто боясь, что ее слова услышит кто-то посторонний. — Меня кошмары мучают. Одна и та же тема, с вариациями: я охочусь на чудовищ, а когда убиваю их, оказывается, что это не чудовища, а люди! Потом приходит Мама и… ругает меня. И требует, чтобы я убила настоящее чудовище. Себя. Я просыпаюсь, понимаю, что это сон, а тут вы… и я стараюсь не наброситься на вас. А если я себя не удержу? Ведь я — действительно чудовище. Не спорь, ты же знаешь: меня создавали для того, чтобы я убивала; Мама пришел до того, как я была полностью готова, он забрал меня в Храм Героев, он воспитал меня как рыцаря Нурана, он направил мои таланты убийцы на пользу людям. Но я никогда не переставала быть той, кем меня создали — чудовищем. Лишь сила Нурана сдерживала меня, теперь же, когда ее почти что нет, я становлюсь тем, кем должна была стать.

Есть, есть разница, какой вариант. В первом случае я сделать ничего не смогу, но если дело только в самой Сонечке, в ее тараканах, то с ними можно попытаться справиться.

— Вздор, — твердо сказал я. — дело не в том, что сила Нурана ослабла. Ты и без нее прекрасно контролировала себя. Нуран лишь помогал тебе, не более. Ты не убивала людей на улицах не потому, что Он запрещал тебе это, а потому, что нельзя просто так убивать разумных существ, которые не сделали ничего плохого. Ты возилась со мной, Саорой и Крисом не потому, что Нуран приказывал тебе это, а потому, что тебе это самой нравилось. Ты ходила в театр, в библиотеку, ты научилась играть на гитаре не потому, что так захотел Нуран, а потому, что людям свойственно искать подобных развлечений. Ты не чудовище, ты человек и прекрасно сама это знаешь!

— Тогда что со мной? — спросила она, наконец посмотрев на меня.

Я едва не вздрогнул, встретившись с ней взглядом. Радужки ее глаз стали ярко-оранжевого цвета, цвета жаркого пламени. Совершенно нетипичный для глаз Сонечки цвет, она у меня голубоглазая. Но, в принципе, удивляться тут нечему: она способна менять свое тело в достаточно широких приделах. Вот к примеру, в городе, когда она не работает, у нее грудь третьего размера. А когда берется за меч — становится чуть ли не первого. Чудеса? Нет, она просто приспосабливается под обстоятельства. Причем я не думаю, что она это сознательно делает. А сейчас, когда у нее кризис, она подсознательно пострашнее выглядеть хочет — вот и глаза поменяла. Ей идет, кстати.

— Дело в том, что на тебя давит вера этой страны. Здесь таких, как ты, считают демонами, — сказал я, вглядываясь в два ярких пожара ее глаз. — Вера — это очень серьезно, ты знаешь это не хуже меня. Она пытается слепить из тебя демона, вот что с тобой происходит.

Она криво усмехнулась.

— Демон или чудовище — не все ли равно? — спросила она. — Твое объяснение ничем не лучше моего.