Легенды Мира Реки. Тайны Мира Реки: Рассказы

Ну вот, — подумал сыщик. — Было у меня два провала, стало три. Голова у него ныла от позора и презрения к себе. Три, чтобы размышлять о них каждые сутки днем и ночью. Три. И невозможно умереть. И невозможно очиститься.

— Я в самом брюхе преисподней, — прошептал он.

Он нетвердо зашагал к краю дворика. Не обращая внимание на темную воду, он наклонился и поднял меч, валявшийся в луже крови. Снял с заточенного края пучок темных волос, крепко пахнущий сандалом.

— Любовь, — сказал он. — Господи, меня тоже настигла любовь?

Он отшвырнул меч. Задержал ненадолго в руке душистые волосы, потер их меж пальцами. А затем бросил в озеро — со всего размаху, точно что-то смертельно опасное. После чего повернулся и зашагал в сторону виллы.

Брэд Стрикленд Медаль героя [39]

Страсть к писанию была сильна во мне, когда я жил, застарелой, когда я умер, и настоятельной после странного пробуждения на берегу Реки, когда вокруг меня оказалось столько моих братьев — и даже аббат. Припоминаю теперь, как, после пробуждения, мы уставились друг на друга и каждый монах хотел, но не смел задать вопрос: это Рай? Или Чистилище? Или…

И все эти странные существа, окружавшие нас, люди с коричневой кожей и лепечущие на иноземном языке, а другие — с желтыми волосами, и произносят слова, которым мы понять почти не можем, и чудные эти грейлстоуны, и все прочее. Отец Лупиан (тот самый, смерть которого я видел за десять лет до того, как сам я изошел кашлем и помер) взял на себя заботу о нас, помог прийти в себя, устроил так, чтобы восстановить орден, возобновить хронику. Мы еще и крыши-то над головой не имели, а он придумал способ очищать бамбук и обрабатывать волокна, превращая в бумагу, и он обнаружил те рыбьи кости, из которых мы изготовили перья, и ягоды, из которых сделали чернила. Если это Чистилище, он сказал, так давайте искуплять грехи воздаянием хвалы Господу, писанием ради славы Его.

Так шли месяцы, и я, брат Эльфстан, возобновил ту работу, которую делал я на Земле, ту, что отмечает ход времени, увековечивая годы при помощи чернил и пера. Войны пылали вокруг нас, но Братство, будучи бедным и безобидным, переживало бури. Время от времени принимали мы к себе вновь пришедших, мужчин и женщин нашей эпохи из родной нашей страны, и из других. Постепенно научились мы другим способам речи, другим средствам вести Хронику.

И так случилось, что я встретил человека, которому суждено было стать величайшей моей досадой и величайшим мне другом. Однажды утром, перед рассветом, отправился я на Реку удить рыбу, и лежал он там, обнаженный, грааль у него на запястье, перемещенная душа. Я привел его в чувство, и он заговорил на странно измененном языке, который через тысячу лет после моей эпохи на Земле был английским:

— Что это за место?

Я ему объяснил, где он находится, и рассказал о Братстве. Он кивнул — что, мол, понял, — встал, и мы повернули к монастырю. Отец Лупиан приветствовал незнакомца, предложил ему убежище и материю на кильт и попросил остаться столько, сколько он пожелает. Незнакомец его поблагодарил — на нашем языке, не на эсперанто, хотя акцент у него был иноземный и непривычный. Я проводил его в келью, а после поспешил к молитве.

Позже отец Лупиан отвел меня в сторонку, чтобы спросить:

— Что это за человек?

— Не знаю, отец. Думаю, что он из более позднего времени. Телосложение у него великолепное.

— Верно, но это ничего не доказывает. Как говорит нам писание и как Господь видел и открыл здесь нашим глазам, в древние времена жили на Земле великаны. — Старик — забавно, как даже теперь, когда мы выглядели ровесниками, все монахи считали брата Лупиана стариком, — вздохнул.

— Наблюдай за ним хорошенько, брат Эльфстан. Что-то в нем мне не нравится.

Я и наблюдал — до такой степени, что стал его другом. Немо — ибо он так и не сообщил нам своего имени, и так уж отец Лупиан начал его называть — Немо, — Немо, как я упоминал, был человеком прекрасного сложения и обладал насмешливыми голубыми глазами. Он с радостью работал наравне с нами, монахами, разделяя с нами наши скромные обязанности по строительству, уборке, расчистке участков, — но никогда к нам не присоединялся в служении Господу. Во время еды он брал из своего грааля ту пищу, которая давалась, а другим предлагал алкоголь, табак и жвачку грез. Пил он умеренно, предпочитал воду вину. И разговаривал сначала редко.

Сначала, повторяю, потому что с течением времени он начал по кусочкам рассказывать мне свою историю, и кусочки эти постепенно у меня в голове стали собираться в мозаику. О своей жизни на Земле он вовсе не говорил, но все вспоминал тот ужасный и странный день, когда проснулся здесь. Он и несколько других людей оказались среди свирепого племени, маори он их называл, которые имели злой умысел против тех, у кого кожа белая. Он рассказывал о резне, которая началась не так скоро после воскрешения; о том, как он и его товарищи бежали, точно безумные, и о том, как он и несколько остальных, наконец, спаслись.