Легенды Мира Реки. Тайны Мира Реки: Рассказы

— Нет, не то, — согласился Пэттон, хлопаясь спиной об один из шестов, поддерживающих шатер. Затем поднял глаза. — Так чего ты такого хочешь, чего не получил, Мэнни?

— Мне нужен Рим, — незамедлительно ответил Германик. — Настоящий Рим. Тот самый, которого меня лишили эти мошенники — мой дядя и сукин сын Пизон, когда подбили мою жену меня отравить.

Пэттон кивнул.

— Но ты хотя бы здесь сколотил империю, — заметил он.

— Если можно назвать империей тысячу стадий речного берега с грейлстоунами и хижинами, где мне приходится отвечать перед избранным сенатом, — ответил Германик. — Да что это за империя, если она меньше сотни стадий в ширину?

— Тебе лучше, чем мне, — пробормотал Пэттон.

— А что такое? — спросил Германик. — Тебе-то что нужно?

— Что мне нужно, — ответил генерал, — так это, черт возьми, настоящая война. Такая, которой что-то достигается.

— Мы чего-то достигаем. Мы расширяем империю.

— О, да. Но я не об этом. Разумеется, мы освобождаем людей, помогает им начать славную веселую жизнь, хотя не так уж много требуется для этого сделать, поскольку Граали обеспечивают все насущные нужды. Но мы никогда не освободим все, поскольку эта чертова Река непомерно длинна, и нет способа сколотить здесь действительно большую империю, и, если сперва это выглядело как вызов, то теперь мы достаточно велики, чтобы никто не хотел с нами схлестываться. Мы показываемся на пороге, и все, у кого правительство хуже нашего, просто сдаются, дабы избежать бойни. — Он фыркнул. — Либо так, либо их всех перебьют. И не потому, что мы такие блистательные чертовы вояки, а просто, потому что численное превосходство — двенадцать к одному.

Германик пораскинул мозгами.

— Это только предложение, — сказал он наконец, — и, надеюсь, ты не станешь его даже рассматривать, но, может быть, тебе следовало бы отплыть подальше вниз по течению, и начать где-нибудь заново, если ты хочешь войны, которую не выиграешь наверняка.

Пэттон прорычал.

— Да не в том дело, что в любой войне обеспечена победа, или — не совсем в том. Просто они ограничены. Мне нужна такая, в которой я мог бы сделать что-то новое. Такая, где враг по-настоящему сопротивляется, да, но, чтобы, одновременно, меня не ограничивал треклятый десятимильный фронт с этой долбаной Рекой посередке. — Он снова осушил кружку. — Не больно-то много можно сделать на такой местности, — посетовал он. — А солдаты… Ну, бойцы-то они ого-го, но ни брони, ни артиллерии, ни чертовых лошаденок для конницы, самое лучшее, что можно выдумать — это наши дурацкие повозки и гренадеры, а все прочие, знай себе, топают с копьями и секирами, металлов, видишь ли, ни хрена — ну, можно так воевать, а?

— Как уж выходит, — сказал Германик. — У тебя хотя бы есть гранаты. Впрочем, у меня их не было, когда я шел на Арминио.

— На Арминия, — машинально поправил его Пэттон. — И перед тобой лежали леса и поля, ты мог двинуться в обход, мог ударить во фланг, в тыл… А здесь мы деремся, точно в каком-то дурацком поливальном шланге.

— Мы его звали Арминио, — настаивал на своем Германик. — Интересно, куда его занесло.

Пэттон пожал плечами.

— Вероятно, он оказал бы сопротивление не лучше, чем эти проклятущие китаезы или кто-либо еще, кого мы смахнули.

— О, не знаю. Он был вояка что надо, этот Арминио, не какой-нибудь надсмотрщик за рабами. Тебе бы он даже понравился.

Пэттон хмыкнул. Оба уже неплохо набрались, и в случае с Пэттоном это означало, что его речь станет делаться чем дальше, тем невнятней.

— Хотел бы я, чтобы он заправлял в следующей стране вверх по Реке — может, он бы нам дал настоящий бой.

— Что же, он хотя бы не сдался, едва заслышал бы твое имя, как поступил этот ублюдок Вальдхейм.

— Да, черт, ни при чем тут мое имя, — пробурчал Пэттон. — Просто он понимал, что мы превосходим его численностью и орудиями, и что мы не собираемся просто перекувырнуться и сыграть в ящик. И что половина его солдат дезертировала бы и перебежала бы к нам. У нас тут слишком легкая житуха, Мэнни.

— Что бы там ни было, я должен теперь выслушать его в Сенате. О, если бы он дрался, тогда мы могли бы его убить. Или был бы я и впрямь император и не обращал бы внимания на Сенат.

Пэттон кивнул.

— Итак, тебя обосрали, потому что тебе не удалось стать императором, — сказал он.

— А этому моему придурку-сыну удалось, — напомнил ему Германик. — Император Сапожок. Эх, не стоило нам так его называть. А я еще думал, что дядюшка Тиберий опозорил нашу семью — да по сравнению с моим родным сыном он — совершенный пример римской добродетели!

— Тебе не удалось сделать из парнишки человека.

— Из меня вышел бы император получше, это точно!

— А из меня вышел бы президент что надо, если бы мой джип не перевернулся.

— Если бы тебя еще выбрали. Мне-то хоть об этом не приходилось беспокоиться, — и Германик скорчил рожу. — Я правлю теперь, благодаря твоим землякам, но я не правил в Риме.

— Велика важность, — заметил Пэттон. — Пока что ни у кого не хватает духу идти против тебя. В смысле, по-настоящему.

— Пока нет, — мрачно согласился Германик. — Думаю, Вальдхейм наводит переправу.

Пэттон пьяно улыбнулся.