Легенды Мира Реки. Тайны Мира Реки: Рассказы

— А разве кто-нибудь из нас понимает? Разве кто-нибудь из нас действительно знает, что происходит в этом проклятом месте?

— Я знаю, — вступил в разговор Калигула. — Я точно знаю, что происходит. — Он повернулся к ним, тело его было насторожено, взор свиреп и настойчив. — Теперь, — произнес император, — теперь мы приведем все это к концу. — Он поднял руку, уставился на Селуса, потом на Лонга, затем перевел взгляд на других, которые начали собираться вокруг. — Приведите мне девственницу, — приказал император. — Сейчас же — приведите мне девственницу!

* * *

Но, разумеется, он знал, что такова была их миссия, что именно она ждала их здесь все время. Калигула ощущал, как божественность поднимается в нем, почувствовал в эти жгучие минуты полноту своей нужды и медленно опустил взор на ряд поклонников и последователей, чтобы высмотреть в их рядах женщин. Он чувствовал, как знакомая мощь шевелится глубоко внутри него. Они не посмеют отказать, потому что скоро они узнают его истинную власть.

— Приведите мне девственницу, — повторил он, — или скоро вы все будете мертвы. Я произнесу над вами проклятие, и он обратит вас в навоз, коим вы являетесь.

Он протянул руки, хватая Селуса в неожиданное и крепкое объятие, потом отбросил его от себя с силой, рожденной вместе с безумием у него внутри, и помчался к той туманной линии, которую видел перед собой.

— Я вас буду иметь! — взвыл он. — Всех вас буду иметь! — Судьба наполнила его чресла так грациозно, как будто бы это была кровь и сексуальный призыв той девственницы, которую он жаждал. — Вы еще узнаете мою божественность! — кричал Калигула. — Я открою ворота этого города в игре в помазание, и я поимею вас всех, так, как было приказано!

Он потянулся, схватил чье-то тело, с жестокостью пощупал его в разных местах руками, ища груди, ища знакомые половые органы, забавное ощущение судьбы переполняло его. О, это место великолепно! Он не оценил его прелести до настоящего момента. Потому что он поистине был здесь богом. Он мог с любым из них сделать все, что захочет. Почему он не понял этого раньше? Они все боги.

Он начал взбираться на это тело, его нужда возрастала. Он никогда и не мечтал, что может быть место, подобное этому, но вот же оно — здесь. Это было удивительно, грандиозно, потрясающе. В его голове возникла цепочка вскриков, и он уцепился за нее, ухватил ее, и позволил вскрикам отправить его на место.

* * *

Бетховен смотрел в отчаянии. Никогда он не видел ничего подобного. Даже когда чернь штурмовала ворота Парижа в 1789, там не было ничего похожего, он был в этом убежден. Хьюи Лонг уставился на зрелище, посмеиваясь. Селус потирал руки и в викторианской ярости кричал на Калигулу… но никто не подвинулся к юному императору в том небольшом пространстве, которое тот расчистил, пока продолжал свой жестокий и странный акт.

Цимбалы в голове Бетховена умолкли, пикколо тоже, и все, что осталось — это гудение басов в трио симфонии до-минор, эта чудовищная адская пляска.

— Что же мы делаем? — спросил он Хьюи Лонга. — Неужели это то, чем мы стали? Неужели это конец для нас?

Его постигло внезапное внутреннее озарение: Лонг и Селус уговорили их повернуть к воротам города специально для этой, цели, так чтобы это мародерство и насилие могло быть предпринято, и Калигулу развязали, чтобы он повел их, потому что только Калигула смог без колебаний управиться со всем, что необходимо.

— Неужели вы не собираетесь остановить это? — продолжал Бетховен.

Лонг закусил губу, покачал головой в знак отрицания. Селус пожал плечами: казалось, он зачарован происходящим, заинтересованный, но не вмешивающийся.

— Отсюда я даже не вижу, мужчина это или женщина, — сказал Селус.

— Разве тут есть разница? — спросил Хьюи Лонг.

— Тогда я это остановлю!

Бетховен, не совсем осознавая, что делает, бросился на округлившиеся тяжелые бока императора, чувствуя такое отвращение, какого никогда не знал. Тот, другой император, Наполеон, предал его, но образ его был безликим, все это не походило на теперешнее. Это был бунт. Это было похабно, отвратительно, это было отрицание всего, ради чего он прожил свои пятьдесят семь лет, стремясь такое уничтожить. Свобода — да, но свобода для всех, а не только для больных рассудком и злобных людей.

— Прекратите! — заорал он, проталкиваясь к ним. И тогда он ощутил на себе руки Хьюи Лонга, громадные руки, которые тянули его назад.

— Нет! — сказал Хьюи Лонг. — Не останавливай его! Для этого-то мы сюда и пришли — чтобы видеть.

* * *

— Всяк человек бог, — сказал Хьюи Лонг. Селус воззрился на американца в шоке и одобрении. — Так вот зачем нас взяли сюда, — продолжал Лонг. — Чтобы мы могли поступать так, как хотим.

Бетховен пытался вырваться из его объятий, предвидя, как он будет наблюдать бегство Калигулы, скорчившегося, точно насекомое и думал: прав ли этот человек.

Прав американец, каждый человек бог, и мы явились в это проклятое место для того, чтобы сделать из себя самих богов, будь они даже самые презренные на вид. Это ответ, который лежит в самом сердце этого города; это то, что мы всегда понимали.