Легенды нашего края. Байки у костра

Рубиново светились угли костра, ночной ветерок снисходительно трепал дым.

Песнь о дубе у лукоморья, о сказочной стороне, где Русью пахнет, где леший бродит, русалка на ветвях томно сидит… ночной порой в степи бескрайней показалась Коту особенно значимой, полной таинственных полунамеков, животрепещущей интриги и до предела романтичной. Он шибко расчувствовался.

– А можно то же, но веселей! – неожиданно громко сказал Алексей.

– Как? – автор и исполнитель с сожалением отник от душещипательного настроя.

Для начала Попович попросил медовухи – осушил ендову; угостил побратимов. Утробно рыгнув, потребовал гусли. Тронул струны и затянул тенорком:

Лукоморья больше нет,

От дубов простыл и след…

Спев куплет, Алеша оглянулся на бородатых – те грянули дружным басом:

Ты уймись, уймись, тоска,

У меня в груди…

Алешенька крякнул от удовольствия и вновь прошелся по струнам.

Здесь и вправду ходит кот,

Как направо, так поёт,

Как налево, так загнёт анекдот…

– Хватит! – Ученый Кот подскочил со своего места. – Заткнитесь все!

Потом заходил вокруг костра, покачиваясь от выпитого вина:

– Я ни черта не понимаю! Так испохабить мое творение! Как вы посмели! Ироды!

Богатыри умолкли, пожимая плечами, не зная, что возразить – весело просто и все.

Коту захотелось рыкнуть на них воеводою, чтоб убоялись и затряслись, но из горла вырвалось только:

– Мур-р-р!

Не очень-то грозно. Он в отчаянии кинулся прочь. Вот оно – горе-то от ума.

Короче, случилась беда:

– сошел по пьяне Кот Ученый с ума и стал просто котом, до полевок охочим;

– верблюд-подлюга (а как еще скажешь?) самобранку сжевал и с цепью убег;

– проснулись утром богатыри, повздыхали за пропажу кота-верблюда-самобранки-цепи, коней оседлали и поехали в Киев к князю на службу обратно проситься…

Давно это было… В преданья старины глубокой записали повесть сию.

Но в Лукоморье до сей поры помнят Кота Ученого, богатырей и верблюда белого с цепью златой, что блазнится счастьем, убегающим за горизонт.

Случай со студенткой

Обстоятельства в такой же мере творят людей,

в какой люди творят обстоятельства.

(К. Маркс и Ф. Энгельс)

Зимний вечер. На западе догорал и не мог догореть печальный закат. Наконец стемнело. Нагрянул незваный гость – северный ветер, закружил метель на пустынной улице. Вороха снега полетели вдоль домов, поползли позёмкой по тротуарам, сумасшедшие пляски затеяли под качающимися фонарями. Засыпало крыши и окна, за рекой метель бушевала в стонущем парке.

По улице шёл человек, подняв ворот длинного пальто и согнувшись навстречу ветру. Тёплый шарф плескался за его спиной, ноги шаркали и скользили, лицо секло снегом. Окна одноэтажных домов, закрытые ставнями, казались нежилыми – нигде не пробивался лучик света. А из этого, старого, добротной кирпичной кладки особняка через лёгкие занавески щедро лился свет на тротуар и заснеженную дорогу.

К нему и свернул человек.

У стены спинкой к окну стояла кровать. На ней поверх одеяла лежала девушка в опрятном ситцевом платье с книгою в руках. Она читала, шевеля губами. Усталое и милое лицо её не выражало интереса, глаза были равнодушные, синие с поволокой. Она опустила книгу на грудь, завела прядь волнистых волос за ухо и взглянула на подруг.

Девчата наряжались в театр и весело щебетали.

– Так то ж не танцы – кто в театрах-то знакомится?

– Ну и что! Думаешь, туда парни не ходят? Ходят, да ещё какие – интеллигентные.

– Ну и о чём, Зинуля, ты будешь с ними говорить?

– А я скажу: здрасьте, мне девятнадцать лет, я – студентка, пою, танцую, играю на гитаре – давайте дружить,

И запела:

– Ах, водевиль, водевиль, водевиль…!

Её подружка Вера, босоногая, в одной шёлковой сорочке, присела в жеманном реверансе перед зеркалом, заговорила в нос и картаво:

– Театр? Ах, как это несовременно, господа. Там актёры со скукой и отвращением смотрят в зал пустыми глазами и прямо на сцене пьют водку….

– Кто это сказал?

– Читала….

Девчата хохочут, снуют по комнатам, заканчивая сборы. По оконным занавескам мечутся их тени.

– Ты, Людочка, не скучай – мы скоро придём. Крепко не спи и не забудь лекарство перед сном.

У девушки с книгой на ресницах выступили слёзы. Она смахнула их украдкой, легла на бок, подперев рукой щёку. Молчала и слушала.

– Бойкая ты, Зинка, – говорила Вера, зажав шпильки в зубах. – А вдруг нарвёшься на какого-нибудь маньяка-убийцу?

– Мой час ещё далёк – отметка не сделана. А умирать пора придёт, всё равно не отвертишься: муха крылышком заденет – хлоп и помер.