«Нет. Точнее, да. Иногда ощущается её присутствие. Точно она и в самом деле тут. Оглядываешься — а никого нет. А если начинаешь писать, она отвечает, только невпопад как-то». — «Вы пытались с ней переписываться?» — «Нет. Я обнаружила это только несколько недель назад. Комната долгое время была закупорена. Потом я её открыла, но писать тут ничего не собиралась. Хотела что-то набросать на клочке газеты, а написала непонятную чушь. Попыталась ещё — то же самое. И почуяла её присутствие. А через несколько дней вызвала вас». — «Вы…» — «Я хочу, чтобы это прекратилось. Я хочу, чтобы мне принадлежал весь дом».
Она говорила жёстко, чеканя слова, точно генерал перед строем.
«Хорошо, — я поднялся. — Мне понадобятся все бумаги, связанные с вашей бабушкой. Фотографии, письма, официальные документы вроде водительских прав или свидетельства о собственности. Мне нужно знать об объекте всё».
В её глазах промелькнуло одобрение. Мне показалось, что оно связано в первую очередь с тем, что я назвал её бабушку «объектом», а не с деловым подходом.
«Пойдёмте», — сказала она.
«Постойте, — позвал её я. — А чей это портрет?»
На столе и в самом деле стояла фотография начала века. На ней была изображена замечательной красоты девушка; она улыбалась, глядя в камеру. Ровные белые зубы, огромные глаза, какое-то благородство черт и осанки — всё в ней было прекрасно.
«Это, собственно, бабушка, — ответила мисс Карпентер. — Здесь ей лет восемнадцать, наверное».
Я кивнул, и мы покинули комнату. Мы направились на второй этаж, а затем и на третий, чердачный. Лестница скрипела и грозила обрушиться в самый неподходящий момент. По дороге мисс Карпентер рассказывала.
«Часть документов хранится на чердаке. В комнате бабушки вы найдёте её личные вещи, возможно, какие-то записи, которые она вела. Она умерла молодой, в сорок два, от тифа». — «В каком году?» — «В сороковом. Она родилась в тысяча восемьсот девяносто восьмом». — «Когда она родила вашу мать?» — «В девятнадцатом». — «Она была замужем?» — «Да. Муж, мой дед, управлял этим домом до сорок второго года, когда он добровольцем уехал в Европу, на войну. Там его и убили. Я его не знала». — «Простите, некорректно спрашивать, но…»
Она поняла мою мысль.
«Сорок. Я сорок пятого года рождения».
Мы уже добрались до чердака. Тут было темно, пыльно и сухо. Были бы дети — получилось бы отличное место для шпионских игр. Мисс Карпентер со скрипом открыла старинный шкаф.
«Вот, — сказала она. — Тут семейный архив. Ничего такого, что бы стоило скрывать, нет, так что изучайте».
Я уже начал радоваться. Нечасто встречались столь покладистые клиенты. Я повернулся к ней.
«Работа займёт у меня несколько дней. Оплата — по результату». — «Сколько?»
Я назвал сумму гонорара и уточнил, что в неё не входят деньги на питание, ежедневные расходы, бензин.
«Меня устраивает, — сказала она и протянула мне пятидесятидолларовую бумажку. — Хватит на расходы на пару дней?» —«Конечно». — «Тогда можете приступать. Сейчас я покажу вам вашу комнату и объясню, как пользоваться горячей водой. Тут старая система».
Мне положительно нравилась эта работа. Несколько оплачиваемых дней среди природы, в старом доме. Но меня серьёзно беспокоил один вопрос: впервые в жизни я столкнулся с чем-то, чему не мог сразу найти объяснения. Попросту говоря, мне было страшно.
***
Один из важнейших законов нашей работы — не верь клиенту. Клиент сказал, что виновата бабушка, — будь уверен, виноваты трубы канализации. Или разболтавшийся бойлер в подвале. Поэтому после обеда я приступил к исследованию комнаты. Обед был скромный, но приятный — курица, гарнир, даже десерт. Женщины вроде мисс Карпентер обычно очень религиозны, моя же клиентка даже не помолилась перед едой. Просто пожелала мне приятного аппетита и приступила. Ела она обычно, не слишком аккуратно, часто вытирая рот салфеткой. Ожидаемой чопорности в ней не было ни на йоту.
С разрешения хозяйки я немного прибрался в комнате её бабушки. Кстати, чтобы не отвлекаться потом, скажу, что хозяйку звали Селена, её мать — Фанни, а бабушку — Маргарет. В общем, не обыденные «джоан» или «кэти».
Я вытер стол, открыл окно и проветрил, убрал пачку старых газет куда подальше. Потом повторил тот же эксперимент, который провёл при Селене.
O, how I faint when I of you do write,
Knowing a better spirit doth use your name,
And in the praise thereof spends all his might…
Тут я понял, что дальше хочу написать писать другой сонет. Я отлично помнил следующую строку «To make me tongue-tied, speaking of your fame!», но рука сама выводила другие слова. И я отдался на волю провидения. Точнее, привидения.
«Not marble, nor the gilded monuments — писал я, — of princes, shall outlive this powerful rhyme…»
Усилием воли я прервался. А потом задал (точнее, написал) простой вопрос:
«Кто вы?»
И моя рука начала выводить ответ — изящным женским почерком, тонким, почти прямым, с едва заметным левым наклоном.
«Меня зовут Джейн, мне девятнадцать лет…»