Легенды Невского проспекта

Тут негр ревет, как заводской гудок в день забастовки, и швыряет в лицо Зорину его двадцатку.

-- Какие триста баков! -- лопается от праведного возмущения негр.-Пусть он подавится своей двадцаткой! У него в нагрудном кармане пиджака, вот в этом -- и тычет пальцем -- была двадцатка, так он сам ее вытащил и отдал мне! Сержант, верьте мне: этот проклятый коммунистический еврей хочет заработать на бедном чернокожем! Что я сделал вам плохого, сэр?! Где я возьму вам триста долларов?!

Зорин, человек бывалый, выдержанный, все-таки краснеет еще раз и вообще происходит некоторая неловкая заминка. То есть дело приняло совсем не тот оборот, который был предусмотрен.

Сержант смотрит на него внимательно, сплевывает жвачку и говорит:

-- Вы заявили, что грабитель отнял у вас триста долларов. В каких они были купюрах? Где лежали? Вы подтверждаете свое заявление?

Зорин говорит с примирительной улыбкой:

-- Знаете, сержант, я все-таки волновался во время ограбления. Поймите: я все-таки не коренной американец, и как-то пока мало привык к таким вещам. У меня был стресс. Допускаю, что я мог в волнении и неточно в первый момент помнить какие-то отдельные детали. Может быть, там было и не триста, а меньше...

-- Вы помните, сколько у вас было наличных? -- спрашивает сержант; а полисмен откровенно веселится.-- Поверьте, пожалуйста: сколько не хватает?

-- Знаете,-- говорит Зорин,-- я был в гостях, совершил некоторые покупки с утра, подарки, потом мы там немного выпили... Не помню уже точно.

-- Выпили, значит,-- с новой интонацией произносит сержант.-- И после этого сели за руль? Это вы в России привыкли так делать?

-- Нет,-- поспешно отвечает Зорин, и лицо его начинает чем-то напоминать совет из женского календаря: "Чтобы бюст был пышным, суньте его в улей".-- Мы пили, конечно, только кока-колу, я вообще не пью, я просто имел в виду, что у меня было после встречи с моими американскими друзьями праздничное настроение, словно мы выпили, и, конечно, я был немного в растерянных чувствах...

-- Короче,-- говорит сержант.-- Это ваша двадцатка?

-- Моя.

-- У вас есть еще материальные претензии к этому человеку?

-- Я ему покажу претензии! -- вопит негр.-- Обирала жидовский! Это что ж это такое, сэр,-- жалуется он сержанту,-- в родном городе заезжий еврей при содействии полиции грабит бедного чернокожего на триста долларов! Когда кончится этот расизм!

Тогда Зорин на ходу меняет тактику. Делает благородную позу.

-- Сержант,-- говорит он.-- Я не хочу, чтобы этого несчастного наказывали. Мне известно о трудностях жизни цветного населения в Америке. Пусть считается, что я ему подарил эти двадцать долларов, и давайте пожмем друг другу руки в знак мира между нашими двумя великими державами.

Но сержант руку жать не торопится, а наоборот, его ирландская рожа начинает наливаться кровью.

-- Подарили? -- спрашивает, пыхтя.

-- Подарил,-- великодушно говорит Зорин.

-- Так какого черта вы заявляете в полицию, что он вас под револьвером ограбил на триста, если на самом деле вы сами подарили ему двадцать? -- орет сержант.-- Вы же здесь сами десять минут назад хотели закатать его на двенадцать лет за вооруженный грабеж?!

-- Я разволновался,-- примирительно говорит Зорин.-- Я был неправ. Я иногда еще плохо понимаю по-английски.

-- Сколько лет вы в Америке?

-- Около двадцати.

-- Так какого черта вы здесь пишете, если не понимаете поанглийски?

Тут до негра доходит, что двадцатку ему вроде как дарили, и он протягивает руку, чтоб взять ее обратно, но Зорин берет быстрее и кладет к себе в карман, потому что двадцати долларов ему все-таки жалко.

-- Ладно,-- сплевывает сержант.-- Со своими подарками разбирайтесь сами. Это в компетенцию полиции не входит. Если у вас больше нет друг к другу претензий, проваливайте к разэдакой матери и не морочьте мне голову.

-- Я напишу материал о блестящей работе нью-йоркской полиции,-льстиво говорит Зорин.-- Очень рад был познакомиться. Как ваша фамилия, сержант?

-- Мою фамилию вы можете прочитать на этой табличке,-- говорит детина.-- А писать или не писать -- это ваше дело. Не думаю, чтоб мое начальство особенно обрадовали похвалы в коммунистической русской прессе. До свидания. А ты, Фил, погоди минутку. Ты мне пока нужен как свидетель всего разговора.

И Зорин с негром выкатываются на тротуар, где негр обкладывает Зорина в четыре этажа, плюет на его автомобиль, предлагает на прощание поцеловать себя в задницу и гордо удаляется. А Зорин уезжает домой, поражаясь работе нью-йоркской полиции и радуясь, что легко выпутался из лап этих держиморд.

А сержант снимает трубку и звонит знакомому репортеру полицейской хроники, который подбрасывает ему мелочишку за эксклюзивную поставку информации для новостей.

-- Слушай,-- говорит,-- Билл, тут у меня был один русский журналист... Зо-рин... Ва-лен-тин... да, его черный-наркоман грабанул на двадцатку, да, палец сунул к пояснице вместо револьвера... да, так он прикатил к нам и хотел этого бедолагу вскрыть на триста баков... как тебе это нравится, представляешь, закатать его на двенадцать лет?! Да, известный, говорит, журналист...