Легенды Невского проспекта

-- Нет, Маш, а если что-то серьезное? Если б я, скажем, преступление совершил?

Она уже в сон обрубается, вот пытает, завел шарманку...

-- Ой, ну какой ты преступник... Давай поспим...

-- Нет, а если серьезное? Ну, скажем... человека убил.

Нет -- вы понимаете вот это движение русской, достоевской пресловутой души?

-- Да куда ж тебе,-- жалеет его,-- человека. Ты и муху-то убить не можешь...-- И похрапывает уже.

То-есть не принимают всерьез, подвергают сомнению способность его души к крупным поступкам! пусть к злодеянию, но...

-- А если? -- толкает ее, не отстает.

-- А если -- так смотря кого, есть такие, что я бы сама убила.-- И норовит заснуть.

-- Что,-- спрашивает,-- и простила бы?

Гладит она его по щеке, прижимается теплым телом: ну конечно простила бы, куда ж она денется. Все хорошо, спи, милый...

Но он ее пихает локтем для бодрствования, и говорит:

-- А ведь я, Маша, правда человека убил.

Сколько можно валять дурака, убил так убил, а теперь пора спать, через час детей поднимать в школу.

-- Не веришь мне?

-- Всему я верю, не мучь ты меня!

Она ж его любит! верит ему! ждет, детей воспитывает! не может он от нее такое в душе таить, обманывать ее!..

-- А дело так было,-- говорит он.

И рассказывает ей всю историю.

И закончив, гасит последнюю сигарету, вздыхает со скорбью и гигантским облегчением и вытягивается в постели, чтоб теперь спокойно заснуть. И отрадно ему до слез и спокойно, что и он теперь чист и честен перед ней, и она у него такая, что все поймет и простит.

А жена смотрит на него; смотрит; и говорит:

-- Вить, а Вить...

-- Что?

-- А ты бы сходил покаялся...

-- Куда еще?..

-- Ну куда... в милицию.

С него от этого предложения весь сон слетает:

-- Ты... чо?

-- Я ж вижу, ты мучишься... а так тебе легче будет...

-- Ты что,-- говорит,-- всерьез? Посадят ведь.

-- Если сам покаешься -- тебе снисхождение сделают.

-- Кто -- милиция? они сделают.

-- Обязаны. Закон такой есть -- явка с повинной.

Юридические познания жены вгоняют его в дрожь.

-- Ты что,-- говорит,-- хочешь одна с детьми остаться, что ли? Или надоел, другого завести успела? а меня, значит -- побоку и в зону, благо и повод подвернулся? Ах ты сука!

Но у нее в глазах уже засветился кроткий свет христианского всепрощения, и она его материнским голосом наставляет:

-- Ты не бойся. Я буду хранить тебе верность, посылки посылать буду, на свидания ездить. Детей выращу, воспитаю, о тебе им все рассказывать буду. А тебе за хорошую работу срок сократят. Я тебя обратно в квартиру пропишу.

-- Да ты что,-- головой мотает,-- да на фига ж тебе это надо?..

-- Нет,-- говорит,-- Витя, ты со мной по-честному -- и я с тобой по-честному. Уж надо по совести, по справедливости. А иначе я не смогу.

Он все цепляется за надежду, что она невсамделишно, не всерьез. Какое там.

-- Никуда я не пойду,-- говорит как можно спокойнее.-- Ты что?

-- Как же ты людям в глаза смотреть будешь? А я как людям в глаза смотреть буду?..

-- Плевал я на твоих людей вместе с их глазами!

-- А тогда,-- говорит печально,-- я сама на тебя заявлю, что ты виновник...

-- Посадишь?!

-- Ты не бойся. Так тебе же лучше будет. Я буду хранить тебе верность...-- и т. д. и т. п.

-- Кто ж тебе поверит?!

-- Сам говорил -- у вас вся команда в свидетелях.

Ну... Эх. Наливает она рюмки, чокается с ним, целует крепко.

-- Ты,-- благословляет,-- не бойся. Так тебе же лучше будет.-- И, подумав, светлеет -- утешает: -- А может еще, простят тебя. Ведь ты ж не хотел, правда? Это ж как несчастный случай... тем более на первый раз. Да и денег,-- добавляет,-- там почти и не было.

Утром он совершенно деморализован и разобран в щепки: сломался. Бессонные страсти, алкоголь и душевные терзания -- все нервные силы исчерпаны: он трясется и на все согласен -- да, раз лучше так -- значит, так.

Жена плачет и собирает ему в портфель белье, зубную щетку, мыло и сигареты. Он целует и гладит детей, она в дверях припадает истово к его груди, потом падает на постель, кусает подушку и все плачет.

А он, значит, топает сдаваться в милицию.

10. НЕ МЕШКАЙ У ЦЕЛИ: ИДИ КУДА ШЕЛ

В тюрьму кто же торопится. Поэтому сделал он остановку у пивного ларька, принял душевно пару кружечек, покурил, любуясь на белый свет, зеленую листву, твердь земную и женщин, по этой тверди прелести свои несущие,-- хорошо-то как, Господи!..-- и построил маршрут таким образом, чтоб пройти мимо следующего пивного ларька. А от того ларька, добавив, наметил зигзаг в сторону рюмочной. И в рюмочной той, сквозь табачный туман и сивушную радугу, и мужицкий неторопливый гомон (прощай, свобода! я любил тебя) увидел того друга-подвахтенного. Тот тоже в первое утро вылез прогуляться по улицам, душу опохмелить.

По рюмочке: -- За благополучный приход!

-- А знаешь,-- прощается,-- я ведь сдаваться иду.

-- Кому сдаваться?..

-- Ну кому... В милицию.

-- Куда?!

-- Гм. Вообще-то, наверно, в прокуратуру надо.

-- Зачем?!

-- С повинной.

-- Как это?..

-- За повинную,-- объясняет,-- скидку дают. А по первой судимости могут срок сократить. На треть.

-- Т-ты чо -- гребанулся?!

-- А может, и больше, чем на треть...