Легенды о самураях. Традиции Старой Японии

Нас проводили в храм офицеры князей Сацума и Тёсю. Хотя церемония должна была проходить в самой приватной атмосфере, случайные обрывки разговоров, которые мы слышали на улицах, и толпа, окаймляющая главный вход в храм, говорили о том, что это дело представляло немалый интерес для народа. Внутренний двор храма представлял собой живописное зрелище: он был переполнен солдатами, стоящими группами вокруг больших костров, которые отбрасывали тусклый мерцающий свет на тяжелые свесы и причудливые коньки крыш священных построек. Нас проводили во внутреннее помещение, где мы должны были ждать, пока не завершатся приготовления к церемонии. В соседним с нашим помещении находились японские офицеры. После продолжительного перерыва, который показался нам вдвое дольше из-за воцарившейся тишины, к нам подошел Ито Сунсукэ, временный губернатор Хёго, переписал наши имена и сообщил нам, что с японской стороны будут присутствовать семь кэнси, надзирателей или свидетелей. Он и еще один офицер были представителями микадо; два капитана пехоты Сацума и два – Тёсю, с представителем князя Бидзэна, клана приговоренного, завершали их число, что, по-видимому, было специально устроено, чтобы соответствовать количеству присутствующих иноземцев. Ито Сунсукэ далее спросил, не желаем ли мы спросить о чем-то преступника. Мы ответили отрицательно.

Произошла еще одна заминка, после чего нас пригласили проследовать за свидетелями с японской стороны в хондо, или главный храмовый зал, где должна была проводиться церемония. Это было впечатляющее зрелище. Большой зал с высоким сводом, опирающимся на темные деревянные колонны. С потолка спускалось множество позолоченных ламп и украшений, свойственных буддийским храмам. Перед высоким алтарем, там, где пол, покрытый красивыми белыми циновками, приподнимается над землей на несколько дюймов, было расстелено алое войлочное покрытие. Высокие свечи, расставленные на равных расстояниях друг от друга, давали призрачный и таинственный свет, которого едва хватало, чтобы видеть происходящее. Семеро японцев заняли свои места по левую сторону от возвышения перед алтарем, а семеро чужеземцев – по правую. Никаких других людей в храме не было.

Спустя несколько минут напряженного ожидания Таки Дзэндзабуро, рослый мужчина в возрасте тридцати двух лет, благородного вида, вошел в хондо, облаченный в церемониальное платье с надетой поверх необычной пеньковой безрукавкой с широкими наплечниками – катагину, которая надевается по торжественным случаям. Его сопровождали кайсяку и трое офицеров, облаченных в дзимбаори – военное парадное верхнее платье с парчовой отделкой. Следует отметить, что слово «кайсяку» означает несколько не то, что означает наше слово «палач». Кайсяку может быть лишь человек благородного происхождения; во многих случаях эту роль исполняет кровный родственник или друг осужденного, и отношения между ними соответствуют скорее отношениям начальника и подчиненного, нежели жертвы и палача. В этом случае обязанности кайсяку исполнял воспитанник Таки Дзэндзабуро – он был выбран друзьями последнего из всего круга его близких за высокое мастерство владения мечом.

С кайсяку по левую руку Таки Дзэндзабуро медленно приблизился к свидетелям-японцам, и оба поклонились им, затем они подошли к иноземцам и поприветствовали их таким же образом – возможно, даже с бо́льшим почтением. В обоих случаях в ответ их приветствовали такими же церемонными поклонами. Неспешно, с бо́льшим достоинством осужденный поднялся на возвышение, дважды распростерся ниц перед высоким алтарем и уселся на войлочном покрытии спиной к алтарю. Кайсяку сел по левую сторону от него. Тогда один из трех сопровождающих офицеров выступил вперед, вынул подставку, подобную той, какая используется для подношений в храме, на которой лежал завернутый в бумагу вакидзаси – японский короткий меч, или кинжал, длиной в девять с половиной дюймов; края и кончик этого оружия острые, словно бритва. Именно его-то он и вручил, упав ниц, осужденному. Тот почтительно принял оружие, поднял его над головой, держа обеими руками, и положил перед собой.

После еще одного почтительного поклона Таки Дзэндзабуро голосом, выдававшим ровно столько чувств и нерешительности, сколько можно ожидать от человека, делающего мучительное признание, но без единого признака эмоций на лице и в поведении, сказал следующее: «Я, только я один, отдал безосновательный приказ стрелять в чужеземцев в Кобе (Хёго), и сделал это еще раз, когда они пытались скрыться. За это преступление я вспарываю себе живот и прошу присутствующих оказать мне честь и засвидетельствовать мой поступок».