Легенды Освоенного Космоса. Мир-Кольцо

— Осталась всего половина пути.

В пятистах милях над нашими головами, недостижимый, словно Луна, висел атомный ионный двигатель, призванный доставить нас домой. Но на одной химической ракете нам до него не добраться. Ракета предназначалась для использования после того, как воздух станет слишком разреженным для турбин.

— Осталось четыре мили, — возвестил Эрик. — Я снова открою клапан…

И почти сразу:

— Вижу землю!

Я пока ничего не видел, и мой напарник предупредил:

— Не надрывайся. Я-то пользуюсь инфракрасным, и то не могу разглядеть деталей. Лучше считай своих рыб…

— Не будь эгоистом, скажи, что там! — потребовал я. — Нет ли внизу испаряющих миазмы болот с жуткими кровожадными чудовищами и растениями-людоедами?

— Должен тебя огорчить, но это похоже на грязную лужу. Пристегнись!

Я так и сделал и вскоре почувствовал толчок. Корабль содрогнулся, ударился о землю… Еще раз, и еще! Мои зубы стучали, ремни впивались в тело, и мне уже не хотелось ни сенсаций, ни приключений, ни славы первого человека, ступившего на поверхность Венеры… Я жаждал лишь одного — выбраться из этой дьявольской свистопляски живым и по возможности невредимым!

— Черт, — пробормотал Эрик.

Сверху донеслось леденящее душу шипение… А затем наступили блаженные тишина и покой. Я осторожно открыл зажмуренные глаза и с удивлением убедился, что на иллюминаторе нет ни единой трещины.

За ним кипела какая-то непонятная муть, словно мы сели на дно озера, подняв тучи ила.

— Поздравляю с первой в истории космонавтики посадкой на поверхность Венеры! — произнес я и, отстегнув ремни, выбрался из кресла.

— Спасибо, — озабоченно отозвался Эрик. — Теперь стоит подумать, как вернуться.

— Ладно, ты пока думай, а я пойду — делать первые исторические шаги по Планете Любви!

— Удачи, дружище, — рассеянно напутствовал он.

Эрик явно уже успел погрузиться в размышления над проблемой возвращения. Этот парень иногда просто бесит меня своим рационализмом! Первая посадка на Венеру — а ему хоть бы хны!

В обиженном молчании я влез в скафандр, и, когда уже подковылял к шлюзу, мой напарник негромко проговорил:

— Смотри, не оставайся снаружи слишком долго!

Я помахал рукой в сторону его кабинки и неуклюже ввалился в шлюз.

И как эти бедняги, средневековые рыцари, умудрялись передвигаться в шестидесятикилограммовых доспехах? Впрочем, на старушке Земле, где несколько веков царила мода на всякие там латы и доспехи, никогда не бывало слишком жарко. А здесь наружная температура приближалась к семистам тридцати, и я уже заранее обливался потом.

Дверь открылась; охлаждающий узел моего скафандра издал жалобный писк. Включив головной фонарь, пробуравивший светлый тоннель в мутном мраке, я шагнул на правое крыло.

Пока мой скафандр потрескивал и ужимался под действием высокого давления, я стоял на крыле, привыкая к мысли, что вокруг — Венера. Почему-то эта мысль никак не укладывалась в голове: наверное, потому, что вокруг почти ничего не было видно. Луч нашлемного фонаря проникал не дальше, чем на тридцать футов. Воздух не может быть таким непрозрачным, независимо от плотности; он, наверное, полон пыли или крошечных капелек какой-то жидкости.

Наконец я прикрепил к крылу линь и соскользнул на землю. Вот они, первые шаги по поверхности другой планеты — по сухой красноватой грязи, пористой, словно губка. Лава, изъеденная кислотами? При таком давлении и температуре коррозии подвержено все что угодно. Будь на мне более легкий костюмчик, я, наверное, еще долго бродил бы возле корабля, пытаясь увидеть как можно больше, но помимо дикой жары на меня давили шестьдесят килограммов скафандра… Поэтому я взял в нескольких местах пробы почвы и вскарабкался по линю обратно на крыло.

Оно было ужасно скользким — несмотря на магнитные подошвы. Если бы рыцарям, облаченным в доспехи, нужно было сражаться помимо сарацин еще и с собственными магнитными подошвами — черта с два они отвоевали бы гроб господень! Я исчерпал весь свой богатый запас ругательств, пока произвел поверхностный осмотр корабля.

Ни крыло, ни фюзеляж не носили признаков повреждения. Значит, вовсе не шальной метеорит перебил контакты Эрика с его чувствительными окончаниями. К тому времени, как проверка панелей была закончена, я проникся страстным сочувствием к цыплятам гриль и почти убедился в правильности своего диагноза. На каждом крыле находилось по четыре проверочные панели: одна — на фюзеляже, две — в хвостовой части стабилизатора, а четвертая — на самой турбине. Все они держались на утопленных в корпус болтах и выходили на узлы электрической системы корабля. Размыкая, а затем вновь соединяя контакты в панелях и интересуясь реакциями Эрика, я установил, что его чувствительность прекращалась где-то между второй и третьей контрольными панелями. Примерно так же дело обстояло с левым крылом.

Убедившись в своей правоте, я еще минут десять торчал снаружи, обливаясь потом и размышляя, как рассказать обо всем напарнику.

— Поговорить по душам? — удивленно переспросил Эрик. — А ты уверен, что сейчас подходящее для этого время? Может, лучше поболтаем по дороге домой?