Легенды старого Петербурга (сборник)

Иван Николаевич Божерянов Виктор Александрович Никольский Михаил Иванович Пыляев ЛЕГЕНДЫ СТАРОГО ПЕТЕРБУРГА

Составитель Файнштейн Михаил Шмильевич

ПРИГЛАШЕНИЕ К ПУТЕШЕСТВИЮ

Пусть читателя не введет в заблуждение название книги. Осторожное слово «легенды» нередко очень близко к подлинному рассказу очевидца, устная молва совпадает с «поденными» записками современников событий. Да и городской фольклор нередко лишь расцвечивает реальные факты… В этой книге собраны страницы сочинений замечательных знатоков петербургской истории, имена которых, увы, забыты — искусствоведа Ивана Николаевича Божерянова, историков Валерия Александровича Никольского и Ивана Александровича Шишкина. Лишь Михаил Иванович Пыляев известен нынешней читающей публике.

Исторические рассказы, очерки, повествования о временах от Петра Великого до Александра Пушкина, разумеется, только фрагменты большой исторической картины жизни города на Неве. Они могут лишь разбудить вкус к историческому чтению.

Мы предлагаем Вам, дорогой читатель, вдохнуть аромат старины и погрузиться на несколько часов в глубины петербургской истории. Потом Вы вернетесь в сегодняшний день, но голос минувшего будет звучать для Вас. Пусть эта книжка поможет возрождению великого Города внутри нас самих.

Итак, путешествие в Петербург начинается…

И. Н. Божерянов, В. А. Никольский Из книги «Петербургская старина»

НЕБЫВАЕМОЕ БЫВАЕТ

I

2 мая 1703 года.

— За здоровье его царского величества! — кричал порядком уже охмелевший военный инженер Ламберт, высоко поднимая свой бокал и плеская из него вином на стол.

— Яко младший по чину, не почитаю возможным за оное пить без дозволения генерал-фельдмаршала нашего, — возразил «бомбардир-капитан Петр Михайлов»[1], сидевший за столом с товарищами-офицерами.

Борис Петрович Шереметев[2], в красивом фельдмаршальском мундире, тяжело поднялся со стула и взял свой стакан.

— Яко верный подданный своему государю, не смею инако пить его здравия, как на ногах!..

Все засмеялись на ловкий ответ Шереметева и задвигали стульями, поднимаясь со своих мест.

Не мало выпито было сегодня здравиц за царским обедом, в доме коменданта сдавшегося «на аккорд» Ниеншанца[3]. Портреты шведских королей сурово глядели на пирующих со стен, маятник громадных часов в углу бойко лепетал что-то и тоже, казалось, грозился… В раскрытые окна доносились веселые крики пирующих солдат, обрывки удалых песен…

— И вспомнить смеху достойно, как свейские солдаты-то выходили нонче, — бормотал, покачивая головой и усмехаясь, совсем уже захмелевший полковник. — Знамена, это, распущены, барабаны бьют, а во рту — пули, да порох… Неча сказать — твердые орешки!

— Как в «аккорде» писано, так и шли…

Действительно, сегодня, после полудня, по окончании торжественного въезда «покорителя Ниена» — фельдмаршала Шереметева, гарнизон был выведен с распущенными знаменами, барабанным боем, ружьями и четырьмя пушками, «с порохом и пулями во рту», как гласила первая статья договора о сдаче крепости.

— Поистине, ноне двери обретены к тому «ключу», что в прошедшем годе счастливо сыскан был, — громко кричал царский «деньщик» поручик Меншиков, намекая на взятие Шлиссельбурга, с расчетом, чтобы его услыхали.

— Отменную правду сказать изволил, — похвалил говоруна сам фельдмаршал и потянулся со своим кувшином к опустевшему бокалу Петра, вполголоса разговаривавшего с Ламбертом о выборе места для новой крепости.

«Отныне мои корабли нашли себе прочную гавань», — думал Петр, затягиваясь крепким табаком из своей коротенькой глиняной трубочки…

Вечерело. За Ниеном[4], ближе к устью реки, стлалась уже лиловая вечерняя мгла. За рекой Охтой, в опустевшем городке, зажглись одинокие огоньки. У берега, близ лодок, гвардейцы возились у костров, приготовляя ужин. За земляною крепостью, в поле, расположился со всем своим скарбом шведский гарнизон Ниеншанца с комендантом Яганом Опалевым во главе. Караульные-преображенцы с интересом прислушивались к «свейской речи» и перешептывались между собою.

— Комендант-то ихний, Опалев полковник, из русских, слышь…

— Ну да, из русских? Ври больше.

— Верное слово говорю. Еще отец евонный на свейскую сторону перекинулся. При покойном царе…

На другом берегу Невы, у Спасского села, черным силуэтом вырезался на прозрачном весеннем небе Спасский шанец[5], еще на третий день осады Ниеншанца сдавшийся Шереметеву. Красное пламя костров дробилось на мелких волнах реки, и черные тени солдат по временам заслоняли его.