Легенды таинственного Петербурга

Лабзина это никак привлечь не могло, он искал в масонстве «смирения страстей, отречения от суеты», его идеалом был друг и соратник Н.И. Новикова Семен Иванович Гамалея, суровый аскет и подвижник. Лабзин даже написал стихотворный памфлет (разумеется, под псевдонимом), направленный против слишком уж жизнелюбивой философии братьев из другой ложи. «Что нам жуирство прославлять / и бонвиванство восхвалять? / Нам надобно дух укреплять / И взоры к нему обращать». (Жуир и бонвиван на французском – люди, стремящиеся получать от жизни все удовольствия и не задумывающиеся о смысле бытия.) Помимо этого, он находил, что «работы ложи токмо из одних обрядов и церемониалов состоят, учения имеют мало и предмету [цели] никакого».

Не устраивало Лабзина и явное расхождение между декларациями ложи и ее практической деятельностью. В уставе «Соединенных друзей» говорилось, что братья стремятся «стереть между человеками отличия рас, сословий, верований, воззрений, истребить фанатизм, суеверие, уничтожить национальную ненависть, войну, объединить человечество узами любви и знания». Цель прекрасная, но в реальности ложа была закрытым аристократическим клубом, что для искреннего поборника равенства сословий Лабзина было абсолютно неприемлемо. Наконец, все работы в ложе и даже переписка между братьями велись исключительно на французском языке. Александра Федоровича как яростного сторонника распространения русского языка это искренне возмущало.

Другой ложей, с которой Лабзин находился в дружеских отношениях, была ложа «Палестины», открытая в 1809 году. Самый девиз ее привлекал Лабзина: «Pro Deo Imperatore et Fratribus», то есть «За Бога, Императора и братство». Поначалу эта ложа тоже была аристократическим кружком, но затем во главе ее стал граф Михаил Юрьевич Вильегорский, один из «превосходнейших Отечества сынов». Князь Петр Андреевич Вяземский так поэтично описал его:

…Он в книге жизни все перебирал листы:
Был мистик, теософ, пожалуй, чернокнижник
И нежный трубадур под властью красоты.

Все в ложе переменилось. Языком работ стал русский, в состав братьев стали принимать людей всех сословий – чиновников, офицеров, артистов и музыкантов, литераторов, купцов и даже ремесленников (например, скрипичных мастеров). Это была, пожалуй, самая пестрая по составу ложа Петербурга. Вильегорский был светлой личностью, привлекавшей к себе симпатии самых разных людей. Богатый и знатный вельможа, он сумел возвыситься над сословными предрассудками своей среды и «мог брата видеть в каждом». Он был меценатом, покровителем наук и искусств, благотворителем и филантропом. Михаил Юрьевич дружил с артистами, художниками, музыкантами, поэтами, при этом сам пробовал себя в разных областях искусства и был, по словам друзей, «гениальным дилетантом в музыке». П.А. Вяземский, человек очень язвительный, часто злой на язык и всегда скупой на похвалу, писал о нем так:

С Жуковским чокался он пенистым бокалом
И с Пушкиным в карман он за словом не лез…

Вяземский отмечает и другую важную черту Вильегорского:

…Но в причете придворных
Умел быть сам с собой в чести и впопыхах
Не расточал царям слов приторно притворных.

Лабзин симпатизировал Вильегорскому и с удовольствием посещал открытые собрания его ложи, где произносил речи о любви к Родине, о долге перед Богом, об обязанностях масона. Своим собратьям по ложе, однако, Лабзин посещать ложу «Палестина» не только не рекомендовал, но даже прямо запрещал.

Ему не нравилось, что Вильегорский «хотя о делах Ордена весьма ревнует, но братиям уж больно потачку дает». Лабзин привык к совсем другому стилю руководства, основанному на деспотичной власти Мастера и раболепном подчинении братьев. Кроме того, нам кажется, что он ревновал к харизматической личности графа и опасался конкуренции со стороны его ложи.

В 1816 году Лабзин получил Высочайший рескрипт[4] и орден за издание духовных книг на русском языке. В этом же году его старый друг А.Н. Голицын был назначен министром народного просвещения. Мистицизм стал преобладающим течением в духовной жизни России, и Лабзин стал его главой. Интерес к мистике и эзотерике был огромным. Как пишет М.О. Гершензон: «это было настоящее могучее общественное движение, равно увлекавшее и наивные, и просвещенные умы». Эзотерика, как правило, входит в моду в переломные моменты социальной жизни, в эпоху гражданских бурь и потрясений, когда выцветают прежние идеалы, рушатся казавшиеся ранее незыблемыми представления и общественные системы. Мистические движения знаменуют собой поиск людьми новой системы духовных координат, обретение человечеством новых ориентиров. Тогда в России было именно такое время.