Легион «белой смерти»

Степенный дворецкий встретил меня учтивым поклоном и по очереди представил мне собравшихся в холле первого этажа слуг. Я отпустил их и вместе с дворецким занялся осмотром особняка, который был обставлен роскошно, но удивительно безвкусно. Происхождение всех этих хрустальных ваз, бронзовых статуэток, канделябров, разностильного фарфора, ампирной мебели, роялей, зеркал и картин в золоченых рамах не вызывало сомнений. Передо мной было собрание предметов, чьи владельцы в разные времена подверглись репрессиям как противники режима. Такие вещи сотрудники карательных органов называют конфискатами.

В маленькой гостиной на втором этаже я столкнулся со смазливенькой юной мулаткой в кимоно, расшитом голубыми драконами, и поинтересовался, кто она такая.

— Меня зовут Роситой, — робко представилась девушка по-испански, изобразив на смуглом личике что-то вроде заискивающей улыбки.

На вид Росите было не более пятнадцати лет. Я продолжил допрос, велев дворецкому переводить:

— Что ты здесь делала при старом хозяине?

— По вечерам стелила постель господину полковнику, а по утрам подавала ему кофе или какао.

Я не стал докапываться до того, какие функции выполняла Росита в промежутках между этими двумя занятиями, и объявил девушке, что ей лучше всего вернуться к родителям. Она захныкала и, всхлипывая, принялась доказывать, что отец с матерью все равно прогонят ее обратно в город, так как люди они нищие и им самим нечего есть.

Бесполезно было растолковывать ей, что она, дескать, еще ребенок и все такое прочее. В Ла Паломе было полным-полно двенадцатилетних проституток. Поэтому я попытался отвязаться от Роситы, пустив в ход понятные ей аргументы:

— Знаешь что: я люблю беленьких девочек с объемом бедер раза в полтора побольше твоего, а посему катись-ка ты на кухню и не появляйся в жилых комнатах. Скажи стряпухе, пусть подберет тебе какое-нибудь занятие.

Росита исчезла и больше никогда не попадалась мне на глаза.

В гараже Нокса стояли три машины: «Фольксваген», «Вольво» и «Ягуар» — длинная серая зверюга с мощнейшим двигателем. Я распорядился позвать шофера и приказал последнему покатать меня по столице на «Ягуаре».

В одном из шумных переулков неподалеку от порта я увидел вывеску: «Йоахим Шнайдер. Ремонт радио- и телеаппаратуры». Сердце мое радостно забилось. Наконец-то! Дорогой ты мой Йоахим Шнайдер! Как же долго я тебя ждал!

Появление этой вывески означало, что я получил надежную двустороннюю связь с Москвой.

В начале мая Обезьяний Зад устроил тайную вечерю в мою честь. Его дом стоял на погребке, который он оборудовал под старинный немецкий гаштет мест на двадцать: грубо сколоченные деревянные столы, для сидения — поставленные на попа бочонки, на стенах — гравюры с видами средневекового Кельна, там и сям светильники, выполненные в виде оплывших сальных свечей. Из общего стиля выбивались только вентилятор, гудевший под каменными сводами, да картина, изображавшая подписание капитуляции Франции в Компьенском лесу.

Здесь мне пришлось провести несколько часов в обществе седых и лысых нацистов, увешанных фашистскими крестами и эмблемами. Кое-кто умудрился даже сохранить военную форму. Новое поколение истинных сынов Германии было представлено одним Рудольфом фон Буххольцем-младшим. Когда все охрипли и устали от холодного пива, витиеватых тостов и пения патриотических песен, я предложил своему юному другу выйти в парк прогуляться. На мой взгляд, лучшей возможности для проведения решающей беседы с ним в будущем могло и не представиться. Над головой у меня витал ореол, и каждое мое слово должно было казаться Рудольфу в ту ночь вещим откровением.

— Ты помнишь, Руди, нашу поездку по побережью? — начал я.

— Конечно, Арнольд.

— А мое обещание помнишь?

— Какое?

— Доказать, что служение Германии возможно и здесь, в Аурике.

— Помню и это. Кстати, два месяца истекли. Так что валяй — доказывай!

— Все очень просто, Руди: ты должен устроиться на «Дабл ю-эйч».

Эти слова огорошили Рудольфа, и он в течение нескольких секунд молча смотрел на меня. При этом лицо его выражало крайнее изумление. Потом он разразился бурным протестующим монологом:

— Ты хочешь, чтобы я стал работать на Штаты? На страну, чья экономика находится в руках евреев и где евреи заправляют всем? На страну, которая стала политическим придатком Израиля? Еще фюрер сказал, что он уничтожит эту разложившуюся еврейскую демократию! Жаль, у него руки не дошли до этого! Ты хочешь, чтобы я помогал янки устанавливать их гегемонию над миром?

— Тебе и русские ненавистны так же, как янки? — перебил я его.

— И русские тоже. Фюрер говорил, что им не следует оставлять ничего, кроме алкоголя и табака. Правда, мне о них мало известно. Слышал только, что они грубы, дурно воспитаны, ленивы, неряшливы, пьют много водки и смешно одеваются. Но не это главное. Главное то, что Россия сделалась на наших костях супердержавой и в данный момент хочет того же, что и Америка — владеть миром.

— Но русских мы должны по крайней мере уважать: ведь они побили нас.

— Они нас не побили. Мы просто захлебнулись в их крови.