Легион «белой смерти»

Крашке родился в Дрездене в семье пивовара. В сорок четвертом достиг призывного возраста и был мобилизован. Ему повезло. Он воевал на Западе и потому отделался незначительными травмами морального порядка. Хотя и на Западе иногда тоже убивали. Вернувшись из американского плена, увидев прах родного города и не застав в живых никого из близких, впервые осознал, что такое война. Однако осознал не полностью, поскольку впоследствии сделал войну своей профессией. А разве следовало ожидать от него чего-либо другого? Ведь он был бюргером, сыном, внуком и правнуком бюргеров. Крашке инстинктивно шарахнулся прочь от обгорелых кирпичей и черных головешек Дрездена, но если бы союзники и не стерли с лица земли Флоренцию-на-Эльбе, он все равно приземлился бы по другую сторону демаркационной линии, потому что там было сытнее, теплее, надежнее. По крайней мере, так казалось. Вскоре он уяснил, что человеку, не знающему иного ремесла, кроме военного, нечего делать в мирной Европе. И Крашке нашел применение этому ремеслу в других частях света. Он воевал за французов во Вьетнаме, за них же в Алжире, за израильтян против арабов, потом снова во Вьетнаме, теперь уже за американцев. Правда, воевал не очень старательно.

— Знаешь, Арнольд, — сказал он мне в доверительном тоне после четвертой рюмки. — Когда-нибудь я покажу тебе мой зад. Он весь иссечен осколками и пулями коммуни-стическими, патриотическими, фашистскими и еще разными другими. Нет на нем живого места… Десятки лет я наблюдал одно и то же: люди палили один в другого якобы ради каких-то идей и убеждений. На самом деле причина взаимной ненависти была совсем иная: они просто не могли мирно поделить землю, воду и небо, барахло, жратву и баб. И денег. Я пришел к этому через боль моего зада. В идеи не верю. Верю в материальные ценности. В банкноты. В недвижимость. Сюда приехал, чтобы заработать на старость, чтобы вернуться на родину не с пустым карманом, чтобы умереть в достатке. Бедных никто не любит, даже близкие родственники их не терпят. Богатых почитают не только друзья, но и враги. Богатство дает власть, а власть дает богатство. Богатство и власть делают человека неприкасаемым, превращая грехи его, в том числе самые кровавые, в добродетель…

— Не могу сообразить, — перебил я Герхарда, — где твой зад мог встречаться с фашистскими пулями.

Крашке печально улыбнулся.

— В сорок пятом я жил в полуразрушенном доме на окраине Дрездена. Мой сосед оказался бывшим эсэсовцем. Когда за ним пришли русские, он успел выпустить в них очередь из автомата. В русских не попал, а попал в меня. Черт бы его побрал, этого ублюдка!

— Ты полегче насчет эсэсовцев! Мой отец служил в СС и погиб от рук коммунистов.

— Прости, Арнольд, я не хотел оскорбить памяти твоего отца.

— А почему зад у тебя пострадал гораздо больше других частей тела?

— Потому что я старался по возможности не подставлять противнику мою грудь. — Мы рассмеялись. Крашке продолжал откровенничать: — Я вообще-то вояка никудышный. Я, может, и не убил никого, по крайней мере, не старался убить. Для чего мне это? Я набожен. Когда есть время, хожу в кирху. На рай мне, видимо, не приходится надеяться, но считаю себя вполне достойным чистилища.

— Итак, Герхард, ты дуалист.

— Что такое дуалист?

— У тебя, как и у миллионов других человеков, два бога: всевышний и деньги.

Крашке обиделся, и настала моя очередь извиняться.

— А тебе приходилось убивать? — спросил он.

— Да, и не однажды, — ответил я.

— Ну и как?

— Сначала было не по себе, потом привык. Ко всему привыкаешь.

— Ты что же, не веришь в бога?

— Нет, не верю. Но деньги мне нужны не меньше твоего.

Крашке нахмурился, но через минуту посветлел и заметил, как бы подводя итог нашему диалогу:

— Последнее нас объединяет. Будем действовать сообща. Ты сейчас откуда?

— Из Кейптауна. А до этого провел пару лет в Намибии.

— Не слыхал. Где это?

— Юго-Западная Африка. Наша бывшая колония. Там еще помнят немецкий язык.

— Из Африки приехал, говоришь? Почему ж на тебе загара не видно?

— В Южной Африке теперь зима.

— Зим-а-а?! В Сахаре и летом и зимой, как в пекле было.

— То в Сахаре. А в Кейптауне иногда даже снег выпадает.

— Что за народ живет в Намибии?

— Племена овамбо, дамара, гереро, нама, каванго. В общем — негры. Есть и белые. Но их совсем мало.

— Чем ты там занимался?

— Воевал с партизанами СВАПО.

— Кто такие?

— Считай, что коммунисты.

— А кто платил?

— Правительство Южно-Африканской республики.

— Много платили?

— Немало, но меньше, чем стоят кровь и жизнь.

— Сколько все-таки?

— Четыреста рандов в неделю?

— Не понимаю.

— Ну, ранд — это чуть больше доллара.

— Что думаешь делать здесь?

— Еще не решил.

— А я уже решил. Завербуюсь в Иностранный легион. Папаша Мендоса не скупится, если речь идет о расходах на войну… Другого занятия иностранцу в Аурике не найти. Уровень безработицы тут весьма высок. Советую и тебе последовать моему примеру. Все равно ты придешь к этому рано или поздно.