Легион Безголовый

— Это бабушка. Только вы к ней не приставайте. Она и так…, — Безголовый прекращает щелкать пальцами перед носом впавшей в кому старушки. А ведь женщина такого в своем музее насмотрелась, что могла бы и более спокойно к товарищам без голов относиться. — Не волнуйтесь, отойдет. Как обратно ее в музей поместим, так и отойдет. Лучше познакомьтесь с самым замечательным начальником восьмого отделения, капитаном Угробовым. Если бы не он…

— Знаю, знаю, — гудит Безголовый, — он меня собственноручно расстрелять грозился.

— Больше не повторится, — оправдывается Угробов, не в силах выплюнуть догоревший до губ бычок.

— А это…

— Постой, лейтенант!

Безголовый машет рукой — мол, сам разберусь — и делает шаг к генералу. В собранной на скорую руку каракулевой папахе генерал смотрится на удивление браво и даже героически. Дергает рукой, пытаясь отдать честь незнакомцу.

— Генерал…

— Сухов? Ты?

На генерала жалко смотреть. Морщится, мнется, переступает с ноги на ногу, но руку от каракулевой папахи не отпускает.

— Извините, — говорит. — Не признаю что-то.

— Генерал! Сухов! Тадыть твою так! — Возбужденность Безголового достигает опасного уровня. — Неужто не узнал? Внимательней смотри! А так? А вот так? А гражданскую помнишь? Да ты что, генерал?

Генерал улыбается робко, но нахмуренные седые брови говорят о том, что память старика подводит.

Безголовый разводит руки и поет гнусавым голосом:

— Девять граммов в сердце, постой, не зови… Вспомнил, а? А не везет генералам в смерти, повезет в любви. Это же я!

И в этот момент на нашего генерала нисходит озарение. Глазки выпучивает, челюсть распахивает, чуть сознание не теряет:

—Ты?.. Ты…

— Узнал? Узнал, тадыть твою так! Ребята… — Безголовый к нам вроде обращается, — это ж… генерал! Сухов! Тадыть его так. Слышишь, а Петруха-то где? Рыженький такой, вертлявый. За бабами бегал все время.

— Петруха? — Генерал суровеет лицом, и с его правого глаза скатывается слеза. — Нету больше Петрухи. Убили его. Охотники и убили. Нашинковали так, что ни один патологоанатом не соберет.

Безголовый шмыгает тем, чем шмыгают обычные люди. Более точнее сказать не могу, потому как шмыганье, в отсутствие предмета, производящего шмыганье, не есть описанное действие.

— Вот как… Ничего, генерал. Ничего, товарищи.

— Вам, может, и ничего, а на кого нам столько трупов списывать? — Угробов, как начальник восьмого отделения милиции, на чьей территории произошло массовое нарушение закона, слегка раздражен. — Это же сколько полных птеродактилей? Начальство по головке не погладит. Двести или около того трупов, не считая тех, что в городе.

В подтверждение собственных слов Угробов показывает городскую свалку, на которой потихонечку рассасываются тушки Охотников и все еще неприкаянно бродят фигуры обезглавленных граждан.

— Уел, — сокрушается Безголовый. — Правда твоя, капитан с гордой и красивой фамилией. Хорошо…

Странный товарищ, оказавший закону неоценимую помощь, распрямляется, возносит руки к небу и пару минут мается от молчаливого безделья.

— Хорошие вы ребята, — прорывает его после минуты молчания. — Поэтому так сделаем. Все по-честному, по-справедливому. И чтоб не обидно каждому. Мне чужого добра, посторонними руками сотворенного, не надо. Возвращаю что не мое. И чтобы потом не говорили — пришел вот, наследил и уехал, не попрощавшись.

Черный плащ Безголового, хоть и не чувствовалось ветра уже, слетает с плеч его, растет на глазах и превращается движениями неуловимыми в кибитку, с полезной площадью метров тридцать. В ту кибитку, по знаку Безголового, трупы со свалки все колонной по одному проходят. Как все они там умещаются, одному господу известно.

— Шагалай, багалай, магалай… а, впрочем, вы в эту фигню все равно не верите. — Безголовый перестает пассировать ладошками, соображая, что не совсем мы из ума выжили. — Але оп!

Высоко в небесах раздается бой курантов, а с места медицинской палатки доносится сладкая песня скрипки.

— Все, что мог, не обессудьте.

В кибитке черной разверзается черная дыра. И из той дыры на свет, на воздух свежий, выходят целехонькие трупы, которые только что по свалке шастали. С головами нормальными, без ран смертельных, даже без царапин кровоточащих. А за ними другие, городские, следуют. И не десять, а сотня. И за той сотней еще сотня, а далее тысяча. Потоком нескончаемым человеческая масса из кибитки валит. К городу направление берет и мимо нашего холмика проходит.

Когда первые в дымке растаяли, мы все поняли.

— Хренотень, — Садовник глаза протирает, на людей, ножками своими топающих, смотрит. — Это как… живые все?

— Живее не бывает. — Безголовый, довольный, что угодил, потирает руки. Лошадка за его спиной весело игогочет, копытами снег роет. Скотина безмозглая, а тоже радуется.

Различаю в колонне здорового Пейпиво. Рядом с ним маршируют ребята из убойного. Прокурорские шаг печатают. За ними Монокль со своими клиентами. Среди многоголовой толпы и Петруха шествует. И секретарша Лидочка. И многие другие. И многие…

— И заметьте, все вполне дееспособные. Даже справочки имеются. Возьмите, лейтенант. Обрадуете мужиков.