Легион обреченных

Пока офицеры получали у командира полка боевые приказы, мы попытались немного вздремнуть полулежа на стальном полу танка. Едва успели задремать, поступил приказ строиться. Командиры взводов объяснили нам нашу задачу.

— Двадцать седьмому танковому полку совместно с Четвертой, Восемнадцатой и Двадцать первой дивизиями предстоит атаковать позиции русских под Серпуховом, севернее Тулы. Позиции должны быть прорваны с целью продвижения на Москву. Танковый полк Двенадцатой дивизии[25] образует голову атакующего клина, на правом фланге в резерве находятся эсэсовцы. Наша рота будет действовать на крайнем левом фланге, ее задача прорвать оборону русских и приготовить путь следующим позади ротам. Головной будет третья.

— Почтим память третьей роты, — сказал Порта со смехом.

— Нам нужно продвинуться к разрушенной деревне, находящейся сразу же за основной линией обороны русских. Там гренадеры из Сто четвертого пехотного полка должны влезть на броню наших танков.

Шесть часов сорок минут. Атакуют «штуки»[26].

Шесть часов сорок восемь минут. Атакует третья рота.

Шесть часов пятьдесят одна минута. Следует наша рота.

Заградительный огонь будет открыт по дистанции три километра за позициями противника в шесть часов пятьдесят минут.

Это было потрясающее зрелище. Вдоль горизонта горели леса и деревни, окрашивая небо в красновато-фиолетовый цвет. В воздухе с воем проносились трассирующие снаряды всех цветов радуги. Некоторые взрывались с резким звуком и белыми вспышками, но кроме них ничто не нарушало полную тишину, которая предшествует буре. Изредка раздавались пулеметные очереди, напоминающие яростный лай собак, шальные пули впивались в окружавшие нас развалины.

Это была потрясающая драма. Сражение представляет собой громадное представление, весьма притягательное. Война с ее долгими опасениями, грязью, голодом, негероическими страданиями превращается в захватывающую демонстрацию величия и неистовости. Испуганная душа обретает свободу, поднимается на могучих крыльях и летит навстречу своей грандиозной участи. Наступает звездный час штатского человека. Его душа ни разу не получала возможности развернуться во всю ширь; она иссохла в неопрятном кабинете, где формировалась по установленному кадровиком образцу. Не было у нее никаких возможностей и в духовном мире; она не того масштаба, на литературное образование и знакомство с миром не хватало денег. А когда душа нанесла визит Любви, то, видимо, лишь чуть постояла в дверях — затем появились свидетельство о браке, ребенок, мрачная квартира на унылой улице, счета, пот, страсть с подрезанными крыльями и женщина, которая быстро становится отравой жизни, смертельно скучной особой.

В сражении этот незначительный штатский преодолевает весь немалый накопленный страх, идет в бой и освобождает душу в этой великой драме жизни — смерти.

Нет! Душа не освободилась. Это насмешка. Перед нами не свободный человек, а обезумевшая, истеричная дворняжка, слепо повинующаяся страху делать что-то по собственной воле. Она делает именно то, чего никогда не хотела или по крайней мере не смела делать, но всю жизнь мечтала: убивает ради еды.

И поскольку при этом душа подвергается безумному риску смерти, она верит, что ее обладатель смелый человек, что ни жизнь его, ни смерть не будут напрасными.

Такова прозаическая правда.

Во всяком случае, я не верю лирическим поэтам войны. Никто не убедит меня, что война — лихое, волнующее приключение для настоящих мужчин, сафари для охотников, еще более богатых и могущественных, чем миллионеры.

Старик часто рассказывал мне о танковых атаках, в которых десятки танков были подбиты противотанковой артиллерией противника и экипажи заживо сгорели в них. Кроме того, я слышал бесчисленное количество раз, что атака в первом эшелоне — предприятие, из которого мало кто выходит живым. А мы, штрафной полк, всегда будем первыми.

— Свен, ты не забыл черкнуть несколько прощальных слов матери и любимой?

Вторгшийся в мои мысли серьезный голос Старика заставил меня вздрогнуть. Я взял листок почтовой бумаги и в слабом свете от приборной доски написал кое-что. Порта протянул мне бутылку и с усмешкой сказал:

— Глотни бодрящего, от него забудешь, что здесь стреляют не холостыми. Почувствуешь себя, как на учениях.

«Бодрящее» Порты оказалось чистым девяностошестиградусным спиртом, который он геройски стащил из лазарета. Потом я пил немало спирта, но всегда разбавлял его. Увидев мое лицо, Порта рассмеялся.

— Извини! Забыл сказать, что глотать нужно быстро.

К моему удивлению, Кроха приложился к бутылке и стал преспокойно пить. Порте пришлось отнять ее.

— Хватит. Мы не на рождественском празднике с елкой и хлопушками.

— Спасибо за угощение, дорогой Порта, — сказал Кроха и громко рыгнул. — Если отправлюсь в рай, потребую группу ангелов и заставлю их ждать твоего прибытия.