Легион обреченных

Порта среагировал почти мгновенно. Танк дернулся назад, Порта выскочил из него, и мы вдвоем подхватили Ганса; он стоял белый, как простыня, держась за танк. Отнесли его в дом, Старик зажег сигарету и сунул ему в посиневшие губы. Покачивая головой, разрезал сапог и снял с раздавленной ноги Ганса.

— Дети, дети, вы сошли с ума!

Нас разместили на постой в домах местных жителей. Получив паек, мы отправились на большую рыночную площадь, где слонялись представители всех родов войск: эсэсовцы с усмехающейся мертвой головой на фуражках; парашютисты-десантники; кавалеристы в лосинах и высоких сапогах со шпорами; пехотинцы в странных кожаных куртках, усеянных бурыми, зелеными и синими пятнами; румыны и венгры в грубых мундирах цвета хаки — на рыночной площади Смоленска можно было видеть кого угодно из разных армий Центральной Европы. От элегантных летчиков с моноклями до грязных, вшивых пехотинцев.

На площади было и много русских обывателей в стеганой одежде, зачастую невероятно заношенной. На ногах у них были бесформенные валенки. Появилось шестеро-семеро устало тащившихся женщин с мешками на спинах, все тараторили без умолку. Одна внезапно остановилась, расставила ноги, послышался громкий плеск, и между ее ногами растеклась большая лужа. Справив нужду, женщина спокойно пошла дальше.

— Надо же! Будто старая корова. — Порта переводил взгляд с лужи на старуху. — Надо же! — повторил он.

Русские, казалось, совершенно не ощущали жуткого холода, пробиравшего нас до костей.

Мы провели в Смоленске всего два дня, потом нас отправили на грузовиках в Белев, где размещался Двадцать седьмой полк. Наша рота влилась во второй батальон, которым командовал оберстлейтенант фон дер Линденау, а заместителем его был майор Хинка. Не будь у нас командиром роты такой свиньи, как Майер, все было бы хорошо.

Порта утверждал, что в видении ему явился Бог и сказал, что вскоре откроется сезон охоты на свиней, и рота скоро получит нового командира. Вот что поведал Господь обер-ефрейтору Порте, аминь.

В роте было много разговоров об охоте на свиней. Майер вел себя совершенно бесцеремонно; обманывал нас и пакостил при каждом удобном случае. Дошел до того, что устраивал строевые учения и марш-броски, а в полевых условиях это грубая ошибка. Все офицеры покачивали головой, называли его помешанным, и мы поняли, что интересоваться причиной смерти Майера никто не станет. Теперь Майер был обречен. Он этого не знал, но мы знали. Разговоры об охоте на свиней прекратились, и многие из нас изготовили пули дум-дум[22]. Обсуждать было больше нечего.

Одним из тех, кто принимал особенно близко к сердцу свинство Майера, был Ганс Бройер. Он предложил мне дезертировать вместе, но я не осмелился.

— Черт побери, Свен, неужели не понимаешь, что нам нужно убраться от всего этого, неважно как? — задумчиво добавил он.

Я поглядел на него и серьезно предупредил:

— Ганс, не делай никаких глупостей.

Однажды вечером пришел приказ готовить танки к бою. Мы заправили их горючим и маслом, загрузили боеприпасы: двадцать тысяч пулеметных патронов, по десять тысяч на каждый пулемет; сто кумулятивных снарядов, сто осколочных, пятьдесят бронебойных; ручные гранаты, сигнальные ракеты, патроны для стрелкового оружия и зажигательную смесь для огнеметов[23].

Порта залез так глубоко в моторное отделение, что были видны лишь его торчащие ноги, и честил треклятую армию, превращающую людей в свиней. Потом издал сдавленный смех и крикнул от цилиндров и клапанов:

— Старик, на сей раз прицел у меня будет точный. Бог мне только что сообщил.

— Если никто не опередит тебя, — заметил Старик. — В роте семьсот человек.

Вместо ответа Порта стал насвистывать охотничий сигнал. Старик с Крохой пошли в домик готовить ужин, Плутон отправился на продовольственный склад за нашими пайками. Нам с Портой предстояло подогнать танк поближе к домику, замаскировать лапником и снегом, чтобы его не было видно с русских самолетов, пролетавших над нами каждую ночь и сбрасывающих осветительные бомбы.

Пока мы ставили танк, куда нужно, подошел Ганс, сказал, что получил письмо с вестью, что жена лежит в больнице с серьезной жалобой на живот. Он был очень подавлен. До сих пор не могу простить себе, что не следил за ним. Я понимал, что смотреть за ним нужно; просто сразу не сообразил, а потом уже стало поздно.

Я стоял перед танком и подавал руками сигналы Порте, чтобы он поставил танк точно на место, не свалив домика. Потом услышал негромкий вскрик Ганса и понял, что он сделал этот шаг. Когда подбежал к нему, ступня его была зажата между гусеницей и тяжелым катком.

* * *