Легион обреченных

Вели Каюм колебался: хочется да колется... Но благоразумие, скорее трусость, взяло верх — решительно отказался. Объединиться можно бы, да только кто в президентском кресле тогда будет сидеть? Он или этот предприимчивый татарин? И Каюм, не уверенный, что сможет свалить Темира, не поддержал его идею. Как не поддержал он и Власова, который тоже предлагал сотрудничество, объединение русских и туркестанских сил. Тому Каюм ответил без обиняков:

— Нет, мы будем только мусульманским государством. Нам с кафирами — неверными не по пути. Хватит! Туркестан стонал под русским царем, стонет он и сейчас под большевизмом. Мы хотим жить самостоятельно.

На что Власов саркастически улыбнулся:

— Валяй, валяй, Каюм-хан... Если русские — кафиры, то и немцы тоже неправоверные. Что вы на это скажете? У меня вон две дивизии под ружьем. Вояки не ахти какие, но немцы все же со мной считаются. А у вас с грузинским президентом Кедия что за душой? Разве только просиженные кресла? Тоже мне президенты! — Генерал-предатель, сильно хлопнув дверью, покинул кабинет Каюма, даже не попрощавшись.

Татарский «правитель» был настырен. Под носом Каюма он затеял переговоры с казахами из ТНК: дескать, давайте заключим союз, мы — братья, вы нам ближе и роднее, чем эти торгаши — узбеки. Ахмет Темир вовлек в свою интригу и муфтия, которому импонировала идея объединения национальных комитетов на основе исламской религии, под зеленым знаменем пророка. Ведь это возвышало и его самого.

О мышиной возне жалких интриганов пронюхали гитлеровцы, которым в случае разгрома России отнюдь не хотелось иметь под боком сильное тюркское государство. Фашисты, уже заранее перекроившие политическую и административную карту СССР, существование такой страны в своей гегемонистской программе не предусматривали.

Ахмет Темир, запутавшись в тенетах собственных козней, угодил наконец в капкан. Гитлеровцы лишили его «президентского» кресла, а самого передали в дом под номером двадцать два, что на Новой Фридрихштрассе, где размещался русский отдел германской контрразведки, откуда прямая дорога в концлагерь. За ним последовали и его приспешники. К тому, видно, приложил руку и Каюм — донес на Темира. Хитрец! Опередил, вовремя умыл руки... А ведь Мадер еще тогда мог упредить Каюма. Да не стал — другие заботы его занимали. Если б знал, что придется возиться с этой мусульманской дивизией! Не думал — не гадал, что его пути-дороги схлестнутся с этим подонком Каюмом. Вот уж действительно неисповедимы пути господни...

Посреди ночи Мадер созвал свой штаб, и, пока собирались, он, сцепив руки за спину, ходил по просторному кабинету. Его тонкий хищный нос, вся его фигура, гибкая и длинная, походка, бесшумная и крадучая, делали его похожим на пантеру, заключенную в клетку. Мысль о наглеце Каюме не давала ему покоя, и он, не выдавая своего душевного состояния, подводил своих приближенных к мысли ликвидировать этого подонка. Но они его поняли с полуслова. Ненависть к этому благоденствующему паразиту скопилась почти у каждого туркестанца. Что он, знатен родом или мудр, как Сулейман? Каков был отец, таков и сыночек. Купчишка несчастный! Какой он хан? И умом-то не блещет, как попугай твердит лишь то, чему научат...

Мадер уловил настроение своих головорезов, и им не надо было объяснять, зачем и почему надо убрать зарвавшегося «президента», этого разжиревшего ишака, который, глядишь, лягнет своего хозяина. Пока земля носит Вели Каюма, он будет пакостить, не побрезгует ничем, чтобы даже убить всякого, кто стоит поперек его дороги. Если ему удастся прибрать к рукам мусульманскую дивизию, сделает все, чтобы потом устранить людей Мадера — одних разжалует, других в концлагерь отправит, третьих — в гестапо передаст... В этом утвердились и приспешники майора. Весь штаб согласился, что следует ликвидировать Каюма и чем скорее, тем лучше!

Теперь весь вопрос был в том, кто возьмется за опасное дело. За Каюмом стоял Розенберг, который, узнав о покушении, поднимет на ноги гестапо, СД... Чего доброго, и к фюреру побежит жаловаться. Предложили несколько кандидатур: Рахмана Ахмедова из ТНК, Ходжакулиева — командира роты, окончившего школу унтер-офицеров, и унтерштурмфюрера Чалык Башова. Мадер отверг всех. Одному он не верил, на другого не мог положиться — плохо его знал, третий не подходил по своим личным качествам — неважный стрелок и трусоват.

Все молчали. Майор снова заходил по кабинету, затем, сев на свое место, нервно забарабанил длинными пальцами по столу. В кабинете было слышно, как гудел огонь в большой голландской печи.