Легион обреченных

Агенты гестапо и СД часто выходили на людей Геринга, рыскавших в поисках наркотиков для своего шефа по Европе, Африке, в британских колониях. Ведь рейхсмаршал авиации приучил к ним почти весь свой штаб. Гиммлер со злорадством подумал: куда теперь кинет своих людей? В Африке — война, военно-морской флот Германии блокировал Британские острова. В США послать не решится: Рузвельт и Черчилль — друзья, и американский президент — паралитик во всем ублажает британского премьера, который ненавидит все немецкое. Туговато придется без допинга Герингу, не употребляющему наркотиков местного производства. Он непременно снарядит людей в Азию, на Ближний и Средний Восток, где опия хоть завались, к тому же наркотик из опиумного мака крепче, чем из конопли или тропического растения кока. А у рейхсмаршала вот-вот иссякнут запасы одурманивающего зелья...

В конце вагонного коридора появился начальник личной охраны Гитлера, рыжий эсэсовец в погонах штандартенфюрера, с бесстрастным лошадиным лицом. За ним с подносами в руках следовали личный адъютант фюрера Гюнше и слуга Ланге, оба штурмбаннфюреры. А поодаль в белом халате стоял розовощекий Эрих, личный повар. Они по цепочке подали фюреру стакан гранатового сока, а всем остальным маленькие чашечки дымящегося ароматом кофе по-турецки.

Начальник охраны что-то шепнул Гиммлеру на ухо, а Геринг, недовольно поморщившись, крикнул повару, чтобы тот приготовил ему еще кофе, и непременно полный бокал. Рейхсфюрер СС, спрятав улыбку в усах, вспомнил донесения своих осведомителей из штаба военно-морского флота. «Какой из Геринга министр авиации? — возмущались гросс-адмирал Дениц и Редер. — Неуч! Знай только кичится близостью к фюреру, а без него он нуль без палочки. Был капитаном, им и остался. Что из того, что возглавлял правительство Пруссии? Все «я» да «я», потому и не любят его ни в гестапо, ни в генералитете: выскочка!»

Геринг, потягивая кофе, наблюдал в окно и, когда бетонная автострада близко подошла к стальной колее, сказал:

— Во времена Дария, мой фюрер, такие дороги называли царскими. Чингисхан, римские императоры считали дороги, одетые в каменные одежды, стратегическими. По ним гнали рабов, перебрасывали войска, увозили добычу. Римскую империю связывала сеть дорог почти со всем миром. Тогда и родилась крылатая фраза: все дороги ведут в Рим...

Розенберг и Гиммлер выразительно переглянулись — Геринг, прознав об интересе фюрера к истории Древнего Рима, тоже кое-что вычитал и теперь решил щегольнуть своими познаниями.

— Но ваши великие деяния, мой фюрер, изменили эту древнюю поговорку. Теперь говорят: все дороги ведут в Берлин! Слюнтяи Веймарской республики только болтали о человеке, а вы проявили о нем отеческую заботу. Вы дали людям работу, хлеб, кров! Демократы, коммунисты знали только болтать, а вы покрыли всю Германию сетью прекрасных шоссе. Наши дороги — дороги жизни, они помогут нации осуществить великие планы завоевания мира.

Фюрер гордо расправил плечи, стрельнул голубыми глазами в Геринга — тот осекся, и самодовольно улыбнулся: его взгляд обладает завораживающей магической силой. Так, во всяком случае в кругу своих приближенных, говорил Геринг, и он еще постарался, чтобы эти слова дошли до ушей Гитлера, который и не догадывался, что в лицедее-министре погибал артист.

— Если всемогущий Зевс, обратившись в белого быка, — продолжал Геринг с опущенной головой, — похитил девушку Европу, перенес ее на остров Крит, то вы, мой фюрер, положили к ногам немцев эту Европу, правда, уже лишенную девственности, — и, довольный своим остроумием, взглянул на Гитлера и громко рассмеялся.

— Но Европа велика, Герман, — почему-то раздраженно заговорил фюрер, теребя пуговицу домашнего костюма, — ее граница пролегает по Уралу. Там пройдет рубеж тысячелетнего рейха...

Хлопнула дверь — в коридоре снова возникла долговязая фигура начальника охраны. За ним шел весь обвешанный аппаратами Генрих Гоффман, личный фотограф фюрера. Завидев его, Гитлер зашел в купе, следом за хозяином бросился слуга. Вскоре фюрер вышел в военном кителе серо-зеленоватого цвета с золотым значком на груди, с красной нарукавной повязкой, в белом круге зловеще чернела свастика.

Молча сфотографировались, а после Розенберг, поманив пальцем Гоффмана, подвижного малого с алчным лицом, протянул ему бумажку с пометками «Фюрер с детьми», «Фюрер кормит оленят», «Фюрер гладит кошку». Фотограф браво щелкнул каблуками и, склонив голову с аккуратным пробором, произнес:

— Понимаю, господин генерал, как важно показать народу, что фюрер человечный, доступный, любит детей, животных.

Розенберг, снисходительно потрепав по плечу фотографа, презрительно подумал: «Осел ты! Тебе никогда не понять, зачем надобны такие сентиментальные фото, — за ними немцы не разглядят истинного лица фашизма...»

Фотограф заискивающе улыбнулся издали Гиммлеру, тот покровительственно кивнул своему особо доверенному осведомителю, который донесения о фюрере и его приближенных подтверждал неопровержимыми фотографиями.