Легион обреченных

Однажды три молодицы, играя на берегу горной речушки со своими маленькими сыновьями, заметили проходившего мимо Кеймир Кера. А кто не знал легендарного предводителя туркмен, который вел борьбу с иранскими поработителями, грозным и жестоким Надир-шахом?

— Кеймир-ага! — окликнула героя одна из них, что побойчее. И все они, держа за руки своих малышей, подошли к нему. — Скажи нам, сердар, какими станут наши сыновья?

— Чур, только не обижаться, если скажу горькую правду, — усмехнулся в усы Кеймир Кер и, увидев, как молодицы согласно кивнули, подозвал к себе сына первой женщины, что стояла ближе к нему. — Смотрите!..

Кеймир Кер неожиданно шлепнул мальчонку по щеке. Тот поднял на сердара заискивающие глаза и... засмеялся.

К предводителю подвели сынишку второй женщины, и тот; получив оплеуху, громко заревел. Третий мальчишка, которого Кеймир Кер огрел чуть посильнее, не заплакал и не улыбнулся. Блеснув черными глазенками, он сжал кулачки, волчонком глянул на своего обидчика, глотая слезы и незаслуженную обиду.

— Такие люди, как первый мальчик, не знают чести, — задумчиво произнес Кеймир Кер. — Их бьешь по одной щеке — они подставляют другую... Второй — чувствует только обиду. Но хорошие руки могут вырастить из него неплохого человека... Третий — станет настоящим джигитом. Из него не выдавишь слезы. Такие с друзьями милосердны, с врагами — беспощадны. Уйдут в себя, проглотят обиду, врагу вида не подадут. Смерть за родину почтут за честь... Вот каких сыновей рожайте, матери!..

В этом небольшом здании, прозванном домом на Лубянке, Ашир Таганов бывал еще задолго до войны, когда учился в Москве. По прошествии стольких лет он снова здесь, и теперь сидел в уютной тиши скромного кабинета, где два небольших стола составлены буквой «т». У высоких зашторенных окон, по долго не видавшему мастики паркету медленно прохаживался немолодой генерал со значком «Почетный чекист» на груди. Невысокого роста, крепыш, с курчавыми, заметно тронутыми сединой темными волосами, со свисавшими вниз усами, которые придавали его лицу добродушный вид. Он будто впервые вошел в свой кабинет и изучающе разглядывал телефоны, графин с водой, два голубоватых стакана из толстого стекла. На стене — во весь рост портрет Дзержинского в расстегнутой солдатской шинели. В углу — сейф и узкая солдатская кровать, скрытая портьерой. Видно, генерал часто ночевал здесь. У входа на массивной дубовой подставке возвышались старинные часы с римским циферблатом и медными гирями.

Ашир в новенькой гимнастерке с сержантскими лычками на погонах сидел перед генералом, и ему казалось, что Мелькумов нисколько не изменился. Такой же улыбчивый, приветливый, внешне похожий на туркмена.

— Мы целую вечность не виделись, — голос генерала чем-то напоминал голос старого профессора, преподававшего в институте курс педагогики, — так что рассказывай, Ашир...

— Из органов, вы знаете, пришлось уйти, — прокашлялся Таганов. — По болезни. Года три на курорты Крыма ездил, лечился, выкарабкался... Учился в Ярославле, в педагогическом получил диплом учителя физики и математики, вернулся в Ашхабад. До лета сорок второго года работал преподавателем, после директором техникума. Трижды подавал заявление с просьбой отправить на фронт, и всякий раз отказ: освобожден от воинской службы подчистую...