Она терпеливо ждала и больше не спорила с ним. Но только после того, как ей стало ясно, что ни уговоры, ни другие способы убеждения не заставят его поступить иначе.
Так у них обстояли дела, когда круиз завершился. Прошел год с лишним. За все это время абсолютно ничего не изменилось. Прошлым летом Мери приезжала к нему; посмотрела на город, магазин, увидела, что в расчетной книжке появились новые записи: Сэм вернул еще пять тысяч долларов.
— Осталось всего-то одиннадцать тысяч, — гордо объявил он. — Справлюсь за два года, а может, и раньше.
Два года. Через два года ей будет двадцать девять. Но она уже не могла себе позволить устроить сцену, закатить истерику и гордо покинуть его, как какая- нибудь двадцатилетняя девица. Мери отлично понимала, что особого выбора у нее нет: вряд ли когда-нибудь она встретит еще одного Сэма Лумиса. Поэтому она улыбнулась, понимающе кивнула и отправилась домой корпеть над бумагами в агентстве Ловери.
И опять каждый день, приходя на работу, она видела, как старина Ловери получает свои пять процентов за посредничество. Видела, как он скупал ненадежные накладные и добивался, чтобы прежних владельцев лишили права выкупа, как, ловко выбрав подходящий момент, предлагал немыслимо низкие цены людям, отчаянно нуждающимся в наличных, а потом зарабатывал хорошие деньги, легко и быстро сбывая их имущество Люди продают и покупают каждый день, а Ловери просто стоял в середине и получал с обеих сторон свои пять процентов только за то, что сводил покупателя и продавца. Это все, что он делал полезного в жизни. И тем не менее он был богат Е м у-т о не пришлось бы ломать спину два года, чтобы выплатить одиннадцатитысячный долг. Ловери иногда зарабатывал столько за два месяца.
Мери ненавидела его, как ненавидела многих продавцов и покупателей, приходящих в ее агентство, потому что они тоже были богатыми. Этот Томми Кэссиди, пожалуй, хуже всех, — крупный делец, купавшийся в деньгах, которые ему выплачивали за аренду нефтеносных участков. Он ни в чем не нуждался, но постоянно лез в сделки с недвижимостью, выискивал, нет ли поблизости охваченных страхом, несчастных людей, чтобы можно было воспользоваться их бедой. Дешево купить — дорого продать… Он мог запросто выложить сорок тысяч наличными за свадебный подарок дочери.
И так же запросто положить на стол Мери Крейн стодолларовую бумажку, — это произошло где-то полгода назад, — и предложить «проехаться с ним в Даллас» на уик-энд.
Это было проделано так быстро, с такой спокойной, непринужденной наглостью, что она просто не успела как следует рассердиться. Затем вошел мистер Ловери, и инцидент был исчерпан. Она ни разу, — ни при людях, ни с глазу на глаз, — не высказывала Кэссиди, что думает насчет его предложения, а он ни разу не повторил его. Но она ничего не забыла. При всем желании Мери не могла бы забыть этой слюнявой плотоядной улыбки на жирном лице старика.
Она также никогда не забывала, что мир принадлежит таким вот Томам Кэссиди. Они владели всем, они назначали цены. Сорок тысяч за свадебный подарок; сто долларов, небрежно брошенных перед ней, — за право трехдневного владения телом Мери Крейн.
Вот я и взяла сорок тысяч долла- р о в…
Так говорится в старом анекдоте, но то, что произошло, никак не было шуткой. Она на самом деле взяла деньги, и подсознательно Мери грезила о такой возможности очень давно. Ибо сейчас все как бы встало на свои места, словно она осуществила первую часть давно разработанного плана.
Сегодня пятница, вечер последнего дня недели. Банки завтра будут закрыты, значит, Ловери начнет выяснять, куда делись деньги, только в понедельник, когда она не явится на работу в его агентство.
К тому же сестры дома не будет, — рано утром она уехала в Даллас: теперь Лила ведала закупкой новых пластинок для своего магазина. Она тоже не появится до понедельника.
Мери отправилась прямо домой и собрала свои вещи: только лучшие платья, — их она уложила в чемодан, — и смену белья.