— А на улицах Калькутты дети умирают от голода.
— Они не едят коров, — парировал Дайер.
— Все, сдаюсь. Еврей, выбирая в друзья священника, получает кого-нибудь вроде Шардена. А что мне досталось? Священник, который интересуется новинками женской моды и обращается с людьми так, будто у него в руках кубик Рубика, он вертит его во все стороны, как ему понравится. Главное, чтобы получился один цвет. Кому все это надо?
— Не желаешь гамбургер? — Дайер протянул Кин- дерману кулек.
— Пожалуй, один съем. — Глядя на аппетитно жующего Дайера, лейтенант почувствовал, что и впрямь проголодался. Он сунул руку в кулек и вынул гамбургер. — Мне они особенно нравятся из-за этих маленьких маринованных огурчиков. Без них как будто что-то теряется. — Киндерман отхватил здоровенный кусище, и как раз в этот момент в палату вошел врач.
— Доброе утро, Винсент, — поздоровался Дайер.
Амфортас кивнул и, остановившись возле кровати, взял со столика карту назначений и молча пробежал ее глазами.
— А это мой друг лейтенант Киндерман, — представил следователя Дайер. — Билл, познакомься, это доктор Амфортас.
— Рад познакомиться, — приветливо окликнул врача Киндерман.
Казалось, Амфортас не слышал его. Он что-то записывал в карте.
— Меня вроде завтра выписывают, — начал было Дайер.
Амфортас кивнул и положил карту на место.
— А мне здесь понравилось, — заявил Дайер.
— Да, и медсестры тут просто потрясающие, — добавил Киндерман.
Впервые за все время Амфортас взглянул на следователя. Лицо его по-прежнему оставалось безучастным, глаза серьезными, но в глубине этих грустных, темных глаз скрывалась какая-то тайна. «О чем он сейчас дума ет? — размышлял Киндерман. — Неужели я вижу улыб ку в этих полных печали глазах?»
Их взгляды встретились лишь на мгновение, потом Амфортас повернулся и вышел из палаты. В коридоре он сразу же свернул налево и скрылся из виду.
— Твой врач, похоже, хохочет без умолку, — пошутил Киндерман. — С каких это пор талантливые трагики занимаются медициной?
— Бедный парень, — посочувствовал Дайер.
— Бедный? А что с ним случилось? Вы уже успели подружиться?
— Он потерял жену.
— А, понимаю.
— Он так и не оправился полностью.
— Развод?
— Нет, она умерла.
— Жаль. И давно?
— Уже три года, — ответил Дайер.
— Это гигантский срок, — заметил Киндерман.
— Я знаю. Но она умерла от менингита.
— Что ты говоришь!
— И он до сих пор не может простить себе этого. Он сам лечил ее, но не смог не только спасти, но даже облегчить ее страданий. И это разрывало его сердце. Сегодня он работает здесь последний день, а затем увольняется. Он решил посвятить всего себя исследовательской работе. А начал он свои опыты как раз, когда она умерла.
— А что он исследует? — заинтересовался Киндер- ман.
— Боль, — охотно пояснил священник. — Он изучает боль.
Казалось, Киндерман слегка оживился, услышав это.
— Ты что, все о нем знаешь? — удивился он.
— Да, вчера он мне полностью открылся, — кивнул Дайер.
— Он любит поговорить?
— Ну, ты же знаешь, как действуют на людей священники. Мы как магнит для встревоженной души.
— А можно сделать соответствующее заключение и относительно меня?
— Если галоши подходят, почему бы их не надеть?
— А он католик?
— Кто?
— Тулуз Лотрек. Разумеется, доктор, о ком же я еще могу спрашивать?
— Ну, ты частенько так неясно выражаешься…
— Это обычный способ, Особенно, когда имеешь дело с чокнутым. Итак, Амфортас католик или нет?
— Да, он католик. И вот уже много лет подряд ежедневно посещает мессу.
— Какую мессу?
— В шесть тридцать утра в церкви Святой Троицы. Кстати, я тут обдумывал твою проблему.
— Какую проблему?
— Насчет зла, — напомнил Дайер.
— Да разве это только МОЯ проблема? — фыркнул Киндерман. — Чему же тебя столько лет учили? Вы в своей семинарии для слепых одни корзины, что ли, плетете? Это проблема КАЖДОГО!
— Понимаю, — согласился Дайер.
— А вот это уже странно.
— Тебе не мешало бы относиться ко мне с добротой.
— А плюшевый медведь?
— Медведь тронул меня до глубины души. Так мне можно говорить?
— Но это очень опасно, — нахмурился Киндерман. Потом, со вздохом взяв с кровати газету, раскрыл ее и начал читать. — Валяй, рассказывай, я весь внимание.
— Так вот, я тут кое о чем подумал, — продолжал Дайер. — Пока я лежу в больнице и все прочее…
— Пока ты лежишь в больнице совершенно здоровый, — вставил Киндерман.
Дайер не обратил никакого внимания на этот выпад.
— Я задумался о некоторых вещах, связанных с хирургией.
— Да на них практически ничего и нет, — вдруг весело вскинулся Киндерман. Он с головой погрузился в рассматривание «Женской одежды».
— Говорят, когда человек находится под наркозом, — снова заговорил Дайер, — его подсознание продолжает ощущать все, что с ним происходит. Оно слышит голоса врачей и медсестер. Оно чувствует боль. — Киндерман оторвался от газеты и посмотрел на священника. — Но когда человек приходит в себя, у него остается впечатление, будто ничего с ним не происходило. Поэтому, может быть, когда мы снова вернемся к Богу, то же самое случится и со всей мирской болью.
— Это правда, — согласился Киндерман.
— Ты тоже так считаешь? — удивился Дайер.