Легион: Рим должен пасть. Карфаген атакует. Ганнибал Великий

– В горных провинциях Лукании восстание[60]. Мятежные луканы перебили римские гарнизоны и заперлись в своих крепостях. Мы ближе, чем Рим. Поэтому нам приказано подавить восстание. Завтра утром четвертый легион союзников из Тарента, которым командует военный трибун Прокул Постумий, снимает свой лагерь и отправляется в Апулию на соединение с третьим и четвертым римскими легионами, возглавляемыми консулом Луцием Эмилием. Оттуда они форсированным маршем пройдут в Луканию и нанесут удар с востока по крепостям луканов в горной части страны, а затем спустятся к побережью. Наша задача – за это время пожечь тылы врага на западном побережье, перерезать пути к отступлению и разорить порты. Мы поддержим удар консульской армии с моря.

Гней немного помолчал, утомленный собственным многословием, и закончил, указав рукой на прибывшие в порт корабли.

– Наши силы выросли. Предстоит настоящее дело, где каждый из вас получит возможность отличиться. А сейчас всем отдыхать. Отплываем на рассвете.

На следующее утро все манипулы морских пехотинцев Тарента, плотно перекусив, погрузились на корабли, прихватив оружие, и вышли в море. Разместившись в заранее отведенных для них помещениях, морпехи из первой центурии первой манипулы вышли на палубу осмотреться и поболтать с моряками из команды «Гнева Рима», что им не возбранялось во время похода.

Встав у ограждения, где теперь развешивались их щиты на специальных упорах, Федор и Квинт сначала следили за действиями моряков, ставивших паруса, а затем их внимание переключилось на флот, шедший позади.

Квинкерема «Гордость Рима» первой рассекала волны залива.

– Смотри, брат Тертуллий, – заметил Квинт с гордостью, – мы с тобой на главном корабле идем. Значит, нам почет и уважение. А вон и сам Памплоний!

Федор проследил за указующим перстом и, действительно заметив на башне Памплония в блестящей кирасе и шлеме, кивнул. Рядом с ним находился Гней Фурий Атилий. Военачальники что-то оживленно обсуждали, разглядывая еще близкий берег.

Получалось, что морпехи действительно стояли на палубе флагманской квинкеремы, за которой выстроились в кильватерном строю четыре знакомых пятипалубника: «Гром», «Хищник», «Смертоносный» и даже «Сила Тарента», где морпехами командовал Гай Флавий Кросс, оставшийся в прошлый раз с ними на берегу.

А следом шли еще десять незнакомых квинкерем – грозная сила. Причем половина из них несла на себе, кроме «ворона», еще по две башни.

– Ребята говорят, что это часть нашего флота, вернувшаяся после уничтожения пиратов в Иллирии, – сообщил Квинт, разглядывая плавучие крепости, – а служат там сплошь принципы и триарии. Таких, как мы, вообще нет.

– Понятно, – ответил Федор, – корабли «бывалых».

– И на триерах та же ерунда, – поделился информацией Квинт. – Одни принципы.

Помимо квинкерем Федор разглядел эскадру из двадцати двух триер, рассекавшую волны немного правее самых крупных кораблей. На них тоже находились морские пехотинцы, правда одна триера могла взять на борт не больше центурии. Зато центурии принципов, если верить Квинту. А это дорогого стоило. Но флот поддержки сухопутной армии этим не ограничивался. Еще ближе к берегу Федор заметил паруса не менее чем двух десятков либурн с располагавшимися на них солдатами. Это были те самые суденышки, на одном из которых он якобы плыл из своей деревни в Калабрии.

– А на либурнах кто? – уточнил Федор на всякий случай.

– Не знаю, – разочаровал его Квинт, – но кроме нас, гастатов больше нет. Значит, кто-то из «бывалых». Либо принципы, либо триарии. В этот раз что-то мало солдат набрали в обучение. Видно, не успели, дело неожиданное вышло.

Покинувший утром гавань Тарента римский флот, двигавшийся со скоростью квинкерем, к концу первого дня встал на якоря в неизвестной пустынной бухте, где пространство позволяло разместить такое количество судов. Берег оказался холмистым, с огромными каменными глыбами, но небольшое плоское пространство все же нашлось. Памплоний не рискнул вытаскивать суда на берег, кроме самых легких либурн, но лагерь приказал построить.

Однако этих мест не знал лишь Федор, а вот рыбак из Бруттия некогда изучил их вдоль и поперек. Примерно на полпути до ночной стоянки, увидев какой-то холм на берегу, Квинт начал орать и показывать на него пальцем. Скоро выяснилось, что где-то здесь, на мысу, огибаемом в тот момент военной армадой Тарента, находилась его деревня.

– Там, – кричал Квинт, тормоша друга, – я там живу! Это моя родная деревня. Мы сейчас как раз огибаем Бруттий и завтра еще вдоль него будем идти, но уже с другой стороны. Я здесь все берега знаю.

Но сколько ни вглядывался Федор в холмистые берега с изредка торчащими скалами, никакой деревни не заметил. А когда закончилось строительство лагеря и гарнизон морпехов и моряков отошел ко сну, выставив обязательную стражу, Квинтом овладело желание сбегать домой, навестить родных. К счастью, он скоро одумался. До его родной деревни отсюда было не меньше семидесяти километров, а Квинт, хоть и жилистый, но отнюдь не марафонец. Бегать не любил. А потому смирился.