Легионер-2

Они ждали нас на этом поле. Нет, в их планы не входило дать нам настоящий бой. Для этого они были слишком трусливы. Даже несмотря на то, что теперь на одного измученного легионера приходилось как минимум по три, полных сил германца. То, как мы расправились с их кавалерией несколько часов назад, показало им, что мы еще слишком опасны. А рисковать эти парни не хотели. Поэтому вместо пехоты, которая засела на холмах, подтянули сюда всю свою кавалерию. Не очень многочисленную, правда. Но нам и не нужно было много…

На этот раз германцы не стали бросаться в самоубийственную атаку на когорты. Они стремительно приближались, забрасывали нас дротиками и тут же откатывались назад, хохоча над нашими полными бессильной ярости воплями. И так раз за разом. Волна за волной. Наскок, залп, отход. Наши стрелки пытались отвечать, но из-за дождя стрелы и луки пришли в негодность, а дротиками на ходу много не навоюешь.

Нам не оставалось ничего другого, как просто идти вперед под этим бесконечным обстрелом, теша себя мыслью, что завтра, когда мы пойдем на прорыв, сможем поквитаться и за это. Наконец, германцы, израсходовав запас боеприпасов, оставили нас в покое. Поулюлюкав в отдалении, их конница неторопливо развернулась и скрылась за холмами. Мы вздохнули с облегчением. Было ясно, что на сегодня все закончилось. Исход сражения должен был решить завтрашний день.

Мы разбили лагерь. Без всяких помех. Видно, германцы были уверены, что наша участь решена. Что ж, мы думали иначе.

Лагерь получился не очень внушительным. Неглубокий ров, больше похожий на канаву, вал, скорее просто обозначавший границы лагеря, чем призванный остановить атакующих. У нас просто не было сил возводить серьезные укрепления. Завтра мы или выберемся отсюда, или умрем. В любом случае, завтра лагерь нам будет не нужен. В нем нам предстояло провести лишь одну ночь. А для этого он вполне годился.

Как и вчера мы сидели у костра. Я, Жердь, Кочерга и Холостяк. Луций погиб днем, во время той конной атаки. Его место у костра было свободным, будто он отошел ненадолго и должен вот-вот вернуться. В эту сторону никто не смотрел.

Мы почти не разговаривали. Даже Жердь с Холостяком помалкивали. Каждый был погружен в собственные мысли. Друг перед другом мы храбрились, строили из себя этаких отчаянных парней, которым море по колено. О том, что творилось в душе у каждого, когда он оставался наедине с собой, оставалось только догадываться. Судя по лицам, грубым, изрезанным шрамами и морщинами, усталым, с потухшими глазами и ввалившимся щеками, густо поросшими щетиной, мысли были далеко не такие бодрые.

Конечно, были среди нас и такие, кто искренне верил в завтрашнюю победу. Тот же Кочерга. Сидит, спокойно правит меч, поплевывая на оселок, и что-то напевает себе под нос. Сколько я его знаю, точно такое же лицо у него было и летом, когда мы припухали на солнышке и радовались жизни. Безмятежное, туповатое, не выражающее ничего, кроме благодушия, да и то только после сытного обеда или похода бордель. Не знаю, понимал ли он всю тяжесть нашего положения и просто свято верил в силу римского оружия, или ничего не понимал и был уверен, что все идет, как надо.

И таких, как он было немало. Как ни крути, а мы профессиональные солдаты. Давно прошли те времена, когда служба в армии была обязанностью каждого гражданина. Каждый римлянин от рождения

- 47 -

был солдатом и пахарем. Наверное, тогда у парней, попавших в переплет, были другие мысли и другие настроения. Они сражались за свой народ, за сенат, за Рим. Мы уже начали забывать эти слова. Мы дрались за жалованье, добычу, своего императора1 и своих товарищей. Поэтому воспринимали все несколько в ином свете. Нас мало заботило то, что здесь мы защищаем интересы римского народа. Мы просто выполняли свою работу, за которую нам платят. Мы просто мстили за павших. Мы просто должны были вытащить из этого дерьма своих друзей, которые были ранены или просто оказались слабее нас. Никаких высокопарных слов и мыслей. Никакого героизма.

Так чего, спрашивается, впадать в уныние? Когда ты пришел на вербовочный пункт, ты уже сделал выбор – твоя жизнь не принадлежит тебе больше. За нее заплатили звонкой монетой. Но на время дали попользоваться тебе. Все равно, что я купил мула у соседа, но попросил его подержать немного мула у себя, пока у меня освободится для него стойло. Придет в голову соседу жалеть своего мула, когда настанет срок отдавать его мне? Нет. Сделка заключена, и я требую лишь то, что уже давно принадлежит мне. А он отдает мне то, что ему так же давно не принадлежит. Конечно, жизнь – это не мул. Но суть не меняется. Должен – отдай и не хнычь. Мужчина должен всегда отдавать долги без сожалений. Будь то деньги или жизнь…