Легионер

Горы… долины… безжизненный, искореженный стихией пейзаж… и вдруг: вышка! Сторожевая вышка на краю давненько заброшенного, а теперь погребенного под мутной, жутковатой смесью глины, камней и воды карьера. Когда-то здесь брали знаменитый на всю Галактику алайский углерод, идеальный компонент брони… да, вышка. И две вполне живые фигурки на ней.

Рой удовлетворенно усмехнулся: хороши тогда были оба! Грязные, как крысы… уже сухие – на то и солнце… перемазанные кровью – хвала Баст, далеко не везде своей. Хотя как они ухитрились всего-то с парой ножей на двоих завалить здоровенного хряка, потомка одичавших свиней, драпанувшего от разгулявшейся стихии, и затащить тушу на вышку, доктор Бертуччи не знал до сих пор. Опасался спрашивать. Нервы свои, не дядины.

Если уж на то пошло – с одним ножом. Второй пал смертью храбрых в процессе ликвидации проволочного заграждения, натянутого между вышками. Молодцы, что уж там: останься проволока на месте, снесло бы и её, и вышки. Не обезумевшим зверьем, так селем. За компанию.

И ведь успели же! И проволоку срубили – а напыление на клинках на что?! – и хряка подрезали. Рой даже не спрашивал – и сейчас не имел ни малейшего понятия – чья это была идея: пересидеть на верхотуре, а не пытаться убежать. Но когда торжествующе оскалившийся пилот подвел коптер к покосившейся вышке, Лана и Тим были в полном порядке.

Несколько обезвоженные – свиная кровь, все-таки, не вода – но сытые. Сырое мясо?! Баст, какие мелочи!

Обожженные солнцем, почти голые, израненные (и, кстати, довольно толково перевязанные ошметками одежды), но живые. И в ушах Роя Бертуччи до сих пор при одном воспоминании гремел восторженный рёв Дитца и Рипли: дети – да какие там дети! – справились!

– Идемте-ка, Рой, – голос Рэнсона был нарочито выверенным. – Надо поговорить с нашей пациенткой.

Участок коридора напротив входа в палату тоже был затемнен. Следовало избегать любых внешних раздражителей, к каковым причислялся и проникающий сквозь открытую дверь свет из коридора.

Хрупкая девчушка-медсестра, не сводившая глаз с установленных на низкой стойке мониторов, вскочила на ноги при виде начальства и тихонько отрапортовала:

– Всё в порядке, профессор. Показатели в пределах нормы, у пациентки посетители, наблюдается выброс эндорфинов…

– Потом, потом, – отмахнулся Рэнсон и вошел в палату. Бертуччи следовал за ним неслышной, но неотвязной тенью.

Внутри было ещё темнее, чем казалось при взгляде на дисплей. Возможно, это создавало определенные трудности для людей, к которым можно было причислить и Тима Стефанидеса. Но для Рэнсона скудное освещение отнюдь не являлось проблемой, и он едва сдержался, чтоб не поморщиться: выглядела Лана Дитц скверно.

По какому принципу выстраивал её организм очередность адаптации к новым параметрам, знал только он один, да, еще, возможно, Баст. В частности, шрамы и следы ожогов исчезли с кожи бесследно, но сама кожа ещё не подтянулась в соответствии с уплотнившимися мышцами. Да и цвет кожи… лежащая на высокой кровати девушка чем-то напоминала сейчас полураздавленную медузу.

Дети, к которым Зов пришёл вовремя, приходили в себя быстро, а тут, видимо, следовало сделать поправку на возраст. Да, Зов, Зов, и плевать на «гиксоса», Мигель Рэнсон не мог ошибиться! Но что же делать-то, а? Как минимум – не молчать. И он заговорил.

Несколько минут спустя Конрад Дитц вскочил на ноги, выматерился – от души и во весь голос – и тут же виновато умолк, увидев, как, зажимая руками уши, почти подскочила на кровати его дочь. Практически невидимый в темноте Рипли, такой же черный, как ладно сидящая на нем форма Галактического Легиона, зло оскалился, но заговорил предусмотрительно тихо:

– И что всё это означает?!

– Не знаю, – прошипел Бертуччи. – Никакой логики…

– Ну почему же? – хрипло рассмеялась Лана, и все обернулись к ней.

Рой вдруг виновато подумал, что, несмотря на многолетнее знакомство, до сих пор где-то на подкорке числит свою пациентку никчёмой. Вещью. Кем-то, кому по статусу не полагается понимать происходящее вокруг и реагировать на него.

– Всё логично, господа!

Она смотрела на собравшихся странным, чужим взглядом и говорила медленно, словно прислушивалась к чему-то, неслышному для остальных. Голос слегка просел – так мог бы говорить мужчина, пытающийся выжать из женских голосовых связок привычный тембр и интонацию.

– Любому устоявшемуся обществу нужны парии. Те, чьей участью матери пугают детишек: «Будешь плохо кушать – вырастешь никчёмой!». Да и вообще тенденция опасная.

– Ты думаешь… – подался вперед Дитц.