Легионер. Пять лет во Французском Иностранном легионе

Даже не знаю, как описать события этой ночи. Прежде всего мы собрались в главной палатке, и каждый получил от капитана Вильмена в подарок спортивный костюм и пуловер, после чего наконец наступил момент, когда мы уселись за стол. Стол блистал королевским великолепием. Здесь были самые разные холодные закуски, жареные цыплята, окорока и бараньи ноги, торты с горами крема, фрукты и сыры (в том числе бри со слезой), сельдерей и салат, шоколад и ликеры, коньяк и шампанское, красные, белые и розовые вина — и все это в количестве, которого хватило бы войску, численно превосходящему нас примерно в пять тысяч раз. Каким образом Педро удалось приготовить все это — уму непостижимо.

Но теперь кажется, что этот момент где-то далеко в прошлом; прекрасное начало вечера, который обернулся страшным сном. Было такое впечатление, что все до одного задались целью как можно быстрее напиться до полного бесчувствия, и очень скоро наше жилье превратилось в лохань со свиными помоями. Это было не веселым застольем, а какой-то эпидемией, неудержимо охватывавшей одного за другим, издевательской насмешкой над праздником, который мог бы пройти так замечательно. К нему очень хорошо подготовились, что в этой дикой местности было огромным достижением. Столько усилий затрачено, и все они полетели псу под хвост. Поведение пьяных бывает самым разным — от горделивого оцепенения до яростной агрессии, и сегодня ночью можно было наблюдать все варианты.

К еде едва прикоснулись, но спиртное было уничтожено без остатка. Куда оно делось — одному Богу известно. За столами очень скоро никого не осталось — легионеры бродили, шатаясь, по всему лагерю, а если не бродили, то валялись в беспамятстве или барахтались в снегу, выворачивая наружу все съеденное и выпитое. Шум стоял такой, будто взбесился целый стадион фанатов «Арсенала»; вскоре начались и драки. Где-то к утру впал в неистовство Хиршфельд. Он рыскал повсюду в поисках Грубера, кляня его на чем свет стоит и вопя, что его надо прикончить. Обладая по меньшей мере одной лошадиной силой, он, вероятно, так и сделал бы, если бы нашел его. Понадобилось десять человек, чтобы обуздать его и усадить, но он и от них в конце концов вырвался и кинулся во тьму за растаявшим в ней Грубером.

В полночь один из легионеров 2-й роты, полностью сойдя с катушек, помчался в горы с автоматом, запуская очереди в небеса в ознаменование Рождества Христова. По пути он уложил на месте одного из своих товарищей — пуля прострелила тому шею. Около палаток жгли костры; пиротехника не умолкала. Мне все это больше напоминало «Пороховой заговор» Гая Фокса,[47] нежели Рождество. Никто не ограничивал себя ни в чем, люди потеряли контроль над собой. Долго сдерживаемые эмоции вырвались наружу, как вода под напором из прорвавшегося шланга.

Праздничная ночь мало-помалу переходила в утро; в свете костров виднелись слоняющиеся по лагерю неприкаянные тени. Некоторые бродили в одиночестве, погрузившись в мрачное раздумье; их фигуры, завернутые в шинели, выглядели прямо-таки зловеще. Другие расхаживали группами, обнявшись и распевая песни, как компания гуляк, возвращающаяся с городской попойки. Это тоже было безотрадное зрелище. А может быть, и не такое уж безотрадное. Во всяком случае, это был не самый подходящий момент, чтобы предаваться меланхолии.

Я безостановочно пил всю ночь, но голова оставалась холодной и трезвой. Я не мог целиком погрузиться во всеобщий разгул и был этому рад. Наверное, все это меня немного ошеломило и вогнало в какой-то ступор — и холод, и жесткая заданность навязанной нам праздничной атмосферы, — как будто был дан приказ напиться всем до одного в хлам. Никакой радости во всем этом не было. Наполнив себя алкоголем по самую завязку, я в конце концов рухнул в углу на упаковочный ящик рядом с напившимися товарищами и провалился в окоченелое забытье.

Утро было ни дать ни взять воскрешением из мертвых — зрелище поистине удручающее. Похмелье накрыло всех своей тенью, не пощадив никого. Нашлось и немало бравых парней, продолживших празднование в первый день Рождества и, судя по всему, не собиравшихся останавливаться вплоть до Нового года. Среди них были и Тео с Ауриеммой. День тянулся медленно, нервы у всех расшатались, мороз кусался все сильнее, проникая до костей, назойливо требуя внимания и не позволяя ни минуты посидеть спокойно. День был, естественно, выходной, и надо было как-то его прожить. Уснуть мы не могли, так что ели, пили, притворялись, что получаем от этого удовольствие, и мечтали о завтрашнем дне, чтобы вернуться в трезвое и нормальное состояние.

Итак, мое первое Рождество в легионе было не самым веселым, но не по моей вине. Я старался как мог. Четверо моих старых друзей прислали мне поздравительные открытки. Господи, как они далеко отсюда!

День подарков, 1960 г.