Наши машины шли весь день на восток тем же путем, каким мы прибыли в Алжир. На этот раз не было никаких экзальтированных толп, радостных лиц, размахивающих рук и триумфальных фанфар и рожков, гремящих, как военный оркестр, приветствующий победоносную армию. На улицах — угрюмая тишина и гнетущая атмосфера, лишь арабы время от времени проскальзывают по тротуару. На их лицах не видно улыбок, но внутренне они улыбаются. Европейцы сидят за запертыми дверями и считают часы, оставшиеся до их изгнания — теперь уже, видимо, неизбежного. Как быстро крутится колесо Фортуны!
Прибыв в Филипвиль, мы обнаружили, что ворота нашей собственной
Выдача жалованья задерживается, что, естественно, никого не радует. Из тех обрывков информации, которые доходят до нас по радио или с газетами, можно понять, что Иностранный легион считают корнем зла. Иначе говоря, мы козлы отпущения. Дамюзе, своевременно почувствовавший, куда ветер дует, убыл во Францию докладывать о поведении офицеров легиона и участвовать в решении их судьбы.
Нам дали три дня на то, чтобы забрать все свое имущество из лагеря Пео. Наши грузовики конфискованы, каждой роте оставлено лишь по одному джипу и одному «доджу». Капитан Бранка, успевший покомандовать ротой всего несколько месяцев, исчез в неизвестном направлении вместе с несколькими другими офицерами и старшими сержантами. Неясно, то ли они дезертировали, то ли поехали на разборки во Францию. Говорят, что в других подразделениях легиона много дезертиров и из них якобы формируется нелегальная армия. 14-й и 18-й парашютно-десантные полки регулярной армии вычеркнуты из списка воинских частей. Все происходит очень быстро. Слухов много, и они противоречат друг другу.
Мотаясь в лагерь за своим имуществом, мы проезжаем мимо одной из
Тревожная атмосфера окутала лагерь как липкая летняя жара. У офицеров пришибленный вид. Интересно бы знать, что происходит сейчас в голове у Л'Оспиталье. Он командует ротой вместо Бранки, который уехал — то ли ненадолго, то ли надолго, то ли навсегда. Но Л'Оспиталье вряд ли имеет основания считать себя абсолютно непричастным к путчу, так что маятник может в любой момент качнуться в другую сторону. Он наверняка понимает, что соответствующие органы во Франции сейчас, по всей вероятности, поспешно собирают информацию, и ему, возможно, представляются Марк Антоний и Октавиан Август, перебирающие имена перед решающим сражением: «Вот эти должны умереть».[54]
Я ему не завидую. А что будет с нами? Все еще остается возможность, что легион полностью расформируют и разгонят всех по углам, «откуда взялись». Многие будут этому только рады, и я в том числе. Надо бы отдохнуть от всего этого.Сегодня День Камерона. Наверняка ни разу с 1863 года никто из легионеров не был в этот день так трезв, как мы, запертые в лесном лагере с видом на родную базу в Филипвиле. Увольнительных не давали, так что мы на своей горе уплетали дополнительные пайки и запивали их пивом — нас снабдили всем этим, чтобы мы совсем уж не пали духом. Жалованья мы до сих пор так и не получили. Вызванное этим огорчение перерастает в отвращение к начальству, в сердцах зреет недовольство, которое может выплеснуться наружу, если положение в ближайшее время не исправится.
Вернулся Бранка. Он все-таки странный человек. Держится холодно и отчужденно, никогда не улыбается и по большей части молчит. Возможно, голова его занята чем-то другим. Говорят, что он всей душой за
Война продолжается, нас опять отправили в горы Орес охотиться за партизанами. В Эвиане начались переговоры с арабами. Де Голль, как и прежде, предлагает независимость с тем условием, что французы сохраняют свои нрава на нефть и военно-морскую базу в Мерс-эль-Кебире. Арабы же настаивают на полной независимости без всяких условий. В результате обе стороны наращивают силы в горных районах, надеясь, что противник в конце концов сдастся. Длинная рука де Голля дотянулась сегодня до этих пустынных гор и выдернула Бранку и Габиро из наших рядов. Мы занимались поисками в кустарнике, когда над нами пролетел вертолет, перевозивший их в аэропорт для доставки во Францию. Он кружил и кружил над нами, а мы стояли по стойке «смирно», взяв на караул в знак прощания. Жаль расставаться с ними — они были старыми офицерами легиона, а легион всегда по праву гордился своими офицерами.