Легионер. Век Траяна

В Риме все было почти по-старому — то есть беспросветно. Мать с двумя сестрами и младшими братьями бедствовали, жили в основном на детские выплаты и часто голодали. Правда, старшая из сестер вышла замуж, но быстро успела овдоветь и вернуться в семью. В наследство от мужа она получила долю в мясной лавке, и теперь вся семейка ютилась в крошечной каморке на втором этаже в доме бывшего свекра. Денег от лавки они не видели, иногда бывший свекор отдавал приживальщикам кости с остатками мяса, на которые никто из покупателей не польстился и которые за день успели изрядно протухнуть. Из этих костей варили похлебку на два дня. После возвращения Авла хозяин лавки устроил скандал и попытался воспрепятствовать вселению нового родственника, Авл очень быстро понял — почему. По ночам лысый и толстый свекор частенько прокрадывался наверх и уводил юную вдовушку на час или два вниз. Старший брат попросту спустил этого Приапа с лестницы, после чего меж ними началась открытая война, в которой с переменным успехом побеждала то одна, то другая сторона. Все шло в ход — натертые маслом ступени, повешенный на уровне головы кувшин с уриной, угрозы выбросить всю семью на улицу — каждый бился тем оружием, которым лучше владел.

Итак, положение было мерзкое, моли богов, не моли — будущее виделось однообразно серым. Надо было обходить ближних и дальних родственников, знакомых этих родственников, льстить, заискивать, умолять о протекции и карабкаться наверх — к деньгам и власти.

С какой завистью Авл смотрел на выскочек, достигших вершин.

Как он мечтал быть такими, как они!

Иметь все, что имели они! Шикарные носилки с позолоченной рамой, темнокожие рабы-носильщики, крашенная в оранжевый цвет туника, тога из тончайшей шерсти, золотое кольцо на пальце, юные рабыни, мальчики-декламаторы, загородное поместье с просторными комнатами, шикарной баней и огромным садом, обеды, где на серебряных блюдах подают жареных павлинов. Каждый раз в мечтах Авла поместье становилось все больше, число слуг возрастало, к носилкам прибавлялись верховые лошади, к белокурым германским рабыням — смуглые египтянки и темнокожие нубийки…

А вместо этого по утрам он лично отправлялся выливать в сток клоаки ведро с нечистотами.

И вдруг среди этого серого сумрака, плотного, как утренний осенний туман на римских улицах, Фортуна наконец улыбнулась и выкинула счастливый жребий. Какой-то дальний родственник (без родства в столице не пробиться) взял Авла к себе в клиенты, и не просто взял, чтобы подкармливать и снабжать мелкой монетой, но решил сделать из парня своего адвоката. Троюродный дядюшка оплатил учебу в риторской школе и выделил немного денег на новую тогу и новые башмаки, а также на папирус и книги, осталось кое-что и на кормежку многочисленного семейства. Авл старался, лез из кожи, учеба ладилась, вскоре появились у юноши первые дела в суде — мелкие, дрянные, но, главное, выигранные в пользу патрона, выигранные не столько благодаря учености или особому красноречию, но лишь одному пылу. Авл окрылился. Он уже мнил себя Цицероном, придумывал по ночам цветистые фразы, эффектные жесты, даже стал учиться у старого юриста — чтобы самому знать законы, а не полагаться на чужие подсказки, как это делали многие ораторы, не способные перечислить на память даже Законы Двенадцати таблиц. А потом Авл ошибся, нелепо загубил все, чего достиг с таким трудом, погнавшись за легкой наживой. Верно, на миг помутился его разум, когда в Юлиевой базилике, на разбирательстве очередного дела, услышал он от патрона, что некий Эприй Марцелл «заработал» то ли двести, то ли триста миллионов сестерциев доносами. Это было как удар молота по голове. Цифра оглушила. Триста миллионов! Авл повторял и повторял «триста миллионов» про себя, но никак не мог осмыслить.

— Этот Эприй, может быть, он наш родственник? — спросил Авл. — Ведь мы, кажется, в дальнем родстве с Марцеллами.

— Ха, как же! Быть может, он и Марцелл, да не тот! — презрительно фыркнул патрон. — Подстилка подзаборная, никому не известный выскочка. Поднялся из грязи, правда, с помощью грязи. — Патрон захихикал над собственной шуткой, была у него такая манера.

Надо сказать, патрон был остер на язык. Он даже пописывал — в основном скабрезные вирши — и на обедах устраивал чтения своих соленых стишат. Гости одобрительно мычали, обсасывая косточки жареных дроздов по двенадцать сестерциев за штуку и осушая чаши с фалерном.