Легионер. Век Траяна

— Трудненько растить детей в наш век выгодной бездетности. Мальчику надо начинать службу при каком-нибудь серьезном наместнике, — принялся рассуждать Плиний, — хорошем начальнике и человеке достойном. Что скажешь о Марке Ульпии Траяне? Он три года назад был консулом, а ныне в наместниках, его переводят из провинции в провинцию, но своих людей он всякий раз забирает с собой. В военном деле он разбирается прекрасно, в отличие от нынешних выскочек, прослужил военным трибуном десять лет, как служили наши предки прежде, а не так, как служат ныне — промаявшись бездельем год на канцелярской работе в принципии легиона. Траян начинал, кстати, как я, в Сирии.

— Траян… кажется, он из Испании? — Отец заколебался, и это было видно.

— Из Италики Испанской. Его семья поселилась там еще во времена Сципиона Африканского.[82] Отец Марка Ульпия, как ты знаешь, был консулом, император Веспасиан занес его в патрицианские списки.

Осторий скривил губы. Цена аристократизма нынешних патрициев была всем хорошо известна. Впрочем, иных уже не было в Риме.

— Ты прав, — согласился с его немой репликой Плиний. — Но все же подумай о том, чтобы сын твой служил у Траяна. Хорошее начало для карьеры.

— А потом?

— Потом… я бы мог помочь тебе деньгами и дополнить твое состояние, чтобы ты прошел ценз и вернулся во всадническое сословие.

— Подарить мне четыреста тысяч сестерциев?

— Почему нет? Всем известна твоя честность, Осторий. Хорошему человеку и доброму римлянину я обязан помогать. Состояние мое среднее по нынешним меркам — двенадцать миллионов сестерциев, но мне вполне достаточно.

Плиний — такой странный человек, вечный ученик, исполняющий урок — урок добра и доброжелательности. Он постоянно взвешивает на весах — хорошо или плохо он поступает, стремится к добродетели скорее разумом, нежели сердцем, но стремится изо всех сил. О своих добрых делах Плиний торопится сообщить, но при этом почти кокетливо преуменьшая сделанное, скромничая и немного жеманясь. Но было нелепо его упрекать за это — ему нравилось слыть добродетельным.

— Нет. Не нужно. — Осторий Старший демонстративно расправил плечи.

— Тогда что ты скажешь о сорока тысячах для твоего сына? Он бы мог после нескольких лет службы у Траяна стать центурионом в легионе.

— Я подумаю, — наклонил голову Осторий.

— Не думай слишком долго. Я столько друзей потерял, стольких, мой друг, — признался Плиний. — Уже кажется, и нет рядом со мной никого.

— Ты боишься? — спросил Осторий.

— Верные люди мне сообщили, что у императора лежит на меня донос, но почему-то Домициан не дает ему хода.

— Быть может, у императора на каждого из нас есть донос? — предположил Осторий. — И в нужный момент принцепс даст кляузе ход?

— Ты слышал о последнем спектакле Домициана? — Плиний, кажется, был счастлив, что нашел собеседника, с которым можно поговорить откровенно. Нет ничего приятнее такой беседы. — Император созвал к себе самых уважаемых, самых достойных людей в Риме.

При слове «достойный» Осторий слегка скривился, но ничего не сказал.

— Они пришли и что же видят? — продолжал Плиний. — Столовая вся убрана черными тканями, а перед каждым местом обеденного ложа[83] установлено мраморное надгробие, и на мраморе выбито имя гостя.

Все молча заняли свои места — каждый напротив своего камня. Уверенные, что это их последняя трапеза, гости с трудом сохраняли остатки мужества. Когда распахнулась дверь, все вздрогнули: ждали палача. Но в столовую неожиданно вошли обнаженные мальчики-рабы. То ли нубийцы, то ли выкрашенные в черный цвет. Они исполнили танец и удалились. После этого стали подавать поминальные блюда из тех, что обычно готовят для Манов.[84] Гостям кусок не шел в горло, а тем временем Домициан, укрывшись где-то за занавеской, монотонным заунывным голосом читал истории про убийства и кровавые пытки. Когда, наконец, черная пирушка закончилась, гости, не веря, что им позволяют уйти, отправились домой. А вслед им из Палатина уже мчались рабы с подарками от императора.

— Надеюсь, мой добрый Плиний, тебе не довелось присутствовать на этом обеде, — заметил Осторий.

Хозяин кисло улыбнулся, и его улыбку можно было трактовать двояко. Осторий Старший подумал, что Плиний на этом обеде побывал, его сын — что всего лишь слышал об этой «шутке» императора.

Они перешли из таблиния в малую столовую, где, по заверениям хозяина, для них приготовили небольшую закуску. Но стол был пуст, более того, не убран с завтрака.

— Да что ж такое! — нахмурился Плиний и хлопнул в ладоши. — Где ж эти бездельники. Эй!

В столовую заглянул кто-то из рабов и тут же исчез, наконец, появились двое, один с кувшином вина и бокалами, второй с закусками.

— Они у тебя разбаловались, мой добрый Секунд, — улыбнулся Осторий, разглядывая круглые физиономии слуг.

Плиний вздохнул:

— Да уж… не знаю, что и делать. Не жечь же их каленым железом, как это делает Афраний Декстр.

— Ты не сможешь! — засмеялся Осторий.