Легионы просят огня

Тит Волтумий стискивает зубы. Он не очень высок, да, но зато быстр, силен и он, о боги, старший центурион. Он словно кусок железа, стальной меч, выкованный кельтами. Или черная бронза, которую мало что может сломать.

Рыжая — вот что делает его мягким, как овечий сыр.

А удары что? Удары только сделают его крепче. Как и раны. Как и походы…

Тит встает с кровати, протягивает руку к одежде. Пора разобраться с Эггином — раз и навсегда.

— Не надо, — говорит Рыжая. — Не трогай его.

У нее распухшие от поцелуев губы, на нижней — маленькая царапина. Точеный нос — в мелких капельках пота.

Тит останавливается. Руки его висят у бедер — мощные и, одновременно, бессильные.

— Он несчастен. И болен.

Это я болен, думает Тит. Я — удачливый соперник Эггина, но кто скажет, что я счастлив?! Никто. Даже я этого не скажу. Эггин болен. Я болен.

Мы все здесь, Дит тебя побери, больны.

Схватка двух кровавых зверей. Каждый раз, каждый проклятый раз.

И неизвестно, кто побеждает.

— Рыжая! — голос Эггина. — Зачем?!

Вот и я не знаю, думает Тит. Рыжая улыбается.

* * *

Ализон, дворец Вара. Сентябрьские иды.

Гости в белых тогах — «пагани», гражданские. Чиновники, судьи, адвокаты, сборщики налогов. Что удивительно, это очень важные люди. Гораздо важнее солдат. Германия оплачивает наше пребывание здесь своими деньгами, а деньги надо считать. Побежденные — платят.

Это политика Рима.

Гости в военных туниках — легаты и трибуны. Они стоят отдельно.

Военные редко смешиваются с чиновниками.

И только я — «тога», гражданский, назначенный легатом, могу примкнуть к любой из партий.

Когда я приехал в Германию, мне пришлось столкнуться с презрением и даже ненавистью офицеров моего легиона. Легатов, назначенных сверху, не очень любят. Каждый из моих трибунов отслужил годы. Каждый участвовал в нескольких военных кампаниях. Они шли к своим должностям через сражения и долгую утомительную службу на окраине, в окружении врагов и дешевых женщин. Их звания политы кровью и потом. И отполированы до блеска скукой лагерной жизни…

За что им любить выскочку?

Меня.

Но кое-что изменилось. Как оказалось, я тоже могу убивать германцев.

И даже делаю это с определенным изяществом.

— Друзья! — обращается к присутствующим Квинтилий Вар. Запах шиповника — сегодня едва уловимый. — У меня хорошие новости из Паннонии. Тиберий…

Гул голосов.

— Тише вы!

— Тише!

Вар продолжает:

— Тиберий разгромил мятежников.

Тишина. Затем поднимает гул. «Слава Тиберию! Слава Августу!» Это действительно хорошие новости. Война в Паннонии длится уже несколько лет — с переменным успехом. Мятежники собрали чудовищную армию — около ста тысяч воинов — и всерьез угрожали Италии. Риму. Попытки подавить мятеж не увенчались успехом…

Так что пришлось Тиберию, пасынку Августа, взяться за дело.

Только тогда мы начали побеждать.

Он хороший полководец — осторожный, решительный, расчетливый. Тиберий ничего не оставляет без должного внимания. Легионеры его не любят, но обожают, когда он ими командует. Интересный парадокс. Как человек, Тиберий жесткий и равнодушный — словно кусок пемзы. Он смотрит сквозь тебя и, кажется, забудет твое имя сразу же, едва за твоей спиной закроется дверь… Но нет.

Тиберий ничего не забывает.

Теперь он победил мятежников в Паннонии. И, значит, будет праздник.

— Вина! — требует Вар. — Выпьем за доблестного Тиберия!

Мы пьем вино. Вар пьет подкрашенную воду.

Я качаю головой. В какое интересное время мы живем. С сарматами у нас мир, с германцами мир, даже с парфянами согласие… Теперь и мятеж в Паннонии подавлен. Везде тишина и покой.

Даже не верится.

Когда я выхожу из дворца, уже темнеет.

Высокая фигура выступает из тени. Я поднимаю голову и вздрагиваю. Голубой огонь варварского взгляда окатывает меня — с головы до ног.

— Кажется, пора нам побеседовать, — говорит Арминий негромко.

Я киваю.

Давно пора.

* * *

Фигурка лежит на столе. Маленькая серебристая птичка. В этом есть нечто зловещее.

— Как такое может быть? — говорю я. — Как?!

Арминий улыбается.