Легионы просят огня

Пешие германцы бегут рядом со всадниками, держась за гривы коней. Такая хитрость увеличивает ударную мощь когорты в два раза минимум. Только гемы на такое способны.

Кровь хлещет и пенится. Удар конской массы сворачивает когорты. Стон и грохот.

Проклятье!

В полной тишине я вижу летящие от копыт комья грязи. Разверстые пасти коней и людей. Клочья пены.

Беззвучно храпящих коней.

Момент, когда все зависло на волоске и сейчас все рухнет.

Момент необратимости.

Ethos Аристотеля. Выражение незрячих глаз Язона — за миг до того, как на него обрушится старый «Арго»…

Кажется, мгновение назад все еще можно было исправить. Что варвары, приближающиеся к нам на хрипящих и роняющих пену конях — идут к нам на помощь.

А не убивать нас.

Копыта бьют. Грязь летит — крупными комьями, я вижу, как они плавно летят в неподвижном стеклянном воздухе.

Глухота.

Мой кошмар наяву. Тогда, после пожара в бабушкином доме, когда меня задело упавшей с неба горящей доской, я лежал в затемненной комнате. Руки замотаны бинтами, пропитанными желтой мазью.

И я ничего не слышал.

Совсем.

* * *

Германские когорты врезаются в ряды легионов, сминают наш строй, опрокидывают фланг. Кровь льется. Легионеры падают под копыта, словно подкошенные. Гемы топчут их конями.

Нас предали.

Германцы вопят. «Ти-ваз! Ти-ваз!» Не ожидавшие предательства, легионы дрогнули, начали терять единство и уверенность.

— Спасайся, кто может! Предательство! Окружили, окружили!

Война — это беспомощность.

Я стою и смотрю, как наши союзники (бывшие!) разламывают, топчут наш строй. Гемы орут. Они осмелели. Даже те, что недавно бежали от наступающих когорт, возвращаются и нападают снова.

Легионеры умирают.

«Мулы» дрогнули и побежали.

Ужас вокруг.

* * *

Я не знаю, почему так происходит.

Никто не знает, думаю.

Вот жил себе человек. Римлянин. Достойный человек, любой скажет. Соблюдал обряды, чтил богов, не обижал жену и детей, заботился о родителях.

И вдруг — перестал быть достойным.

Вот так, мгновенно. Сорвался. Был достойный римлянин, и не стало. Гай Марций Кориолан был настолько обижен народом Рима, что при всей своей чудовищной гордости переметнулся к вольскам и вместе с ними пошел на родной город.

Предательство.

Откуда это в людях?

* * *

Кровавая баня продолжается. Это, видимо, момент намазывания на тело оливкового масла… прежде чем его соскрести — только в этом случае его сдирают вместе с кожей.

У меня перед глазами: море, полное трупов. Клубы крови, в которых мелькают оторванные руки, ноги, головы… тела.

И темно-белесые, стремительные тени проносятся, пронизывают красноватую мглу.

Акулы.

Острые ряды зубов. Смертоносные конусы. Равнодушные, стеклянные глаза…

Легионы едва держатся. Только многолетняя выучка не позволяет им разбежаться в панике. И тот факт, что отступать нам некуда.

Мы — в самом центре Великой Германии.

Это какая-то ошибка, думаю я. Это не Арминий. Это не мой брат.

Мой брат — римлянин.

А не это кровавое чудовище с серебряным лицом.

Глава 14 ПАНИКА

Мы умираем.

Чтобы понять это, не нужно хорошего образования или чтения древних философов на ночь…

Вполне достаточно смотреть и — видеть.

Чрево Юноны, не нужно даже гаданий!

Мы ждем. Древние буки тянут к нам корявые черные ветви.

В деревьях спрятались и ждут нашей крови гемы с иссиня-белыми лицами и мертвыми серебристыми глазами. Выходцы из Преисподней.

Великаны.

Мы умираем.

Что ж… вся ночь впереди. У нас еще будет время поумирать.

* * *

— Приготовиться! — орет центурион. Я вздрагиваю, поднимаю взгляд. Повожу плечами.

Холодно.

— Равняйсь! Смирно! — центурион идет перед когортой, оглядывает «мулов». Голова у него забинтована, багровое пятно расплывается на грязновато-белой ткани. — Выпрямиться, коряга. Ты — выше щит! Ты — шаг назад, держи ровнее… Ты — меч подними, локоть ниже. Да-да, тебе говорю, кодекс коринфский!

«Кодексом» в Риме называют глупого человека, а коринфский — это, видимо, собственное изобретение центуриона.

Он доходит до крайнего в первом ряду, разворачивается на пятках. Орет:

— Молитву! Начи-най!

— Это мой меч, — гудит строй. Привычные слова успокаивают, дают уверенность. — Таких мечей много, но этот меч — мой.

* * *

Слова «молитвы меча» действуют и на меня.

Мне гораздо лучше.

— …мой меч — это мой брат, — повторяю я вслед за «мулами». Меня пронзает насквозь, словно гигантская ржавая игла, во все небо прошла сквозь мое сердце — и теперь болтается. Задевает что-то внутри. И каждый раз меня словно заново пронзают насквозь.

Луций. Арминий. Брат.

Предатель.

Стискивает горло.

Чтобы отвлечься, я пытаюсь думать о другом.

— Откуда взялась эта молитва? В других легионах, насколько знаю, ничего подобного нет.

Тит кивает.

— Был один центурион… Очень крутой. Мы его называли Цербером — потому что у него на спине была татуировка адского пса. С противной такой мордой, почти как у него самого. В шипастом ошейнике. Цербер очень гордился этой псиной. Там еще надпись «semper fi». Всегда верен.

— Была?

Тит Волтумий пожимает плечами.