Легкая голова

Прежде чем «сниматься», следовало решить еще кое-какие насущные вопросы. Вопрос номер раз: на кого писать завещание? Ответ был один: на Маленькую Люсю. Только про нее Максим Т. Ермаков знал наверняка, что она не скрысит наследство, передаст до копейки, еще и постесняется взять комиссионные.

Максим Т. Ермаков съездил в нотариалку, выправил документ. Сказать Маленькой Люсе сейчас или позвонить ей после, из загробного мира? Нет, прямо сейчас не стоит: Люся, простая душа, как-нибудь да выдаст свою осведомленность, когда офисная сволота в приподнятом настроении будет сбрасываться дорогому общему покойнику на похоронный венок. Пусть сперва поплачет, а потом обрадуется. Все равно какие-то деньги она с операции получит, тысяч двадцать, например. Или нет, хватит десяти. Деньги, даже громадные, имеют свойство таять в руках. Вон, от накоплений, собранных по рваным крохам на квартиру, скоро останется мокрое место, только ладони вытереть о штаны. Можно будет попросить Маленькую Люсю, чтобы навещала мнимого покойника на секретной лежке, привозила продукты, выполняла поручения, даже готовила-убирала по выходным.

Между прочим, было непонятно, что у нее с пацаном. В офисе Маленькая Люся каждый день и каждый час была совершенно одинаковая, по ней ничего нельзя было разобрать. Одно и то же серое льняное платьице, измятое и спереди, и сзади; одна и та же расхлябанная заколка, болтавшаяся, будто улитка на травинах, на нескольких нитках отросших волос. Теперь Маленькая Люся носила на крошечном личике массивные солнцезащитные очки; когда она за своим секретарским столом склонялась к бумагам, очки падали в них с характерным стуком. Этот тупой пластиковый стук слышался всякий раз, когда Максим Т. Ермаков проходил мимо приемной. Однажды взглянув на то, что скрывали поцарапанные линзы, он больше не захотел этого видеть никогда. Под глазами Маленькой Люси, отливавшими тихим безумием, темнели круги, как от чайных стаканов. Максим Т. Ермаков беспокойно спрашивал себя: не расклеится ли наследница совсем, когда пацан умрет?

Одновременно с Максимом Т. Ермаковым стали происходить странные вещи. У него неподконтрольно работало воображение. Он представлял себе дешевую тусклую квартирку, где надо будет провести полгода или больше, даже не выходя на улицу. Ему виделись продавленная тахта с желтой измученной подушкой, сырые обои в бредовый цветочек, неработающий пыльный телевизор, на который все равно смотришь больше, чем на все другие предметы в комнате. Маленькая Люся, появляясь в этом логове, скажем, по субботам, будет для Максима Т. Ермакова единственным в целом свете женским существом. Это будет даже похоже на любовь. Приготовит, приберется, а там, кто знает, может, сделает для бедного Максика и еще что-нибудь.

Думая так, Максим Т. Ермаков, сильно проголодавшийся с тех пор, как Маринка выкатилась от него с вещами, непроизвольно стал смотреть на Маленькую Люсю мужским раздевающим взглядом. Его самого удивляло, с какой силой он мог сосредоточиться на небольшой глубине ее помятого выреза, где сгущалась нежная тень. Однажды он подсмотрел, как Маленькая Люся, заторможенно приподняв подол, выдавливала каплю клея на побежавшую чулочную стрелку; видение этой шелковистой стрелки и тесных живых темнот, что угадывались выше, прожигало сны насквозь. Дошло до того, что у Максима Т. Ермакова немедленно вставало на стук упавших очков. Странно, что девицы алкоголика Шутова, тоже костлявые, аж пощелкивающие косточками на ходу, не вызывали и тени подобной реакции. Уж там, наверное, можно было бы договориться. Что же касается Маленькой Люси — тронуть ее сейчас было никак невозможно, даже Максим Т. Ермаков, человек вполне циничный, это понимал. В самом вожделении, что вызывало у него это измученное существо, весящее, вместе со своей воробьиной головой, вдвое меньше самого Максима Т. Ермакова, было нечто преступное. Но что было делать, если Максим Т. Ермаков сконцентрировался именно на Маленькой Люсе? Чем он, вообще-то, виноват? Ах, как бы он трахнул ее прямо на секретарском столе, поверх бумаг и дисков, поверх всей ее дурацкой работы, всей ее разнесчастной жизни! Только пусть бы она не снимала темных очков.