Легкая рука

— У меня, видите ли, наоборот. — Виктор вернулся в кресло. — Совсем наоборот. Вы меня классиком — и я вас классиком. Марк Твен сказал: “…удивляются, что Колумб открыл Америку. Однако было бы еще удивительнее, если бы ее не оказалось на месте”. Удивительнее!

— Подойдите к этому по-другому. Английское wonderful можно перевести и как “удивительно”, и как “замечательно”. “Замечательно, что Колумб открыл Америку, но было бы еще замечательнее, если бы ее не оказалось на месте”.

— Замечательнее?! — он поставил стакан на стол, расплескивая остатки вина. — Я топлю материки, я Колумб наоборот.

— Ну и ну! — Я не мог не засмеяться. — Так вы и вправду решили, что от вас зависят свойства мира?

— От меня зависит, как я эти свойства осмыслю! Человек открывает законы природы, осознавая их.

— Но они существовали и до открытия.

— Да. Но… в неоформленном же виде. Атомное ядро… Его можно себе представить твердым телом, жидкостью, газом. Есть разные модели — для разных случаев. И каждая верна. Какое ядро на самом деле? Ученый формулирует законы природы — за нее и от ее имени. И все движется по его формулам.

— Ого! Значит, при Птоломее Солнце вращалось вокруг Земли?

— Что же, с точки зрения достаточно общей теории, это и сегодня правильно.

— А когда Эйнштейн придумал теорию относительности и все штучки с пространством-временем, — я говорил медленно, весело придумывая новые варианты, во мне почти иссяк интерес к Виктору, оказавшемуся всего-навсего остряком, но не интерес к его чрезвычайно занимательной шутке… — нет, ты только представь себе, как Вселенная скрипит и корчится, принимая требования маленького Альберта. Впрочем, Коперник тоже устроил хороший кавардак в местных масштабах.

— Я знал, что это смешно. Но ты не знаешь, как это грустно.

Я присмотрелся к нему. Ей-ей, он действительно не шутил.

— Что же тут грустного?

— Я — Колумб наоборот. То, чего я ищу, не оказывается.

— Но ведь открыть, что чего-то нет…

— Да, я знаю, что это тоже называется открытием. Но сейчас дело не в ценности результата. Я должен поставить опыт над собой, а не над материей. Психиатры… Хочу узнать, правы ли они.

— И?

— Я должен попытаться “закрыть” что-нибудь такое, что-нибудь такое, что не может исчезнуть. Оно не исчезнет, и я успокоюсь.

— А если исчезнет?

— Через месяц увидим. Я приезжал сюда за оборудованием для опыта.

— Какого?

— Я хочу проверить, существуют ли атомы.

Со времени того разговора прошло двадцать лет. А с оборудованием нас обоих тогда все-таки подвели. Может быть, к счастью?

Всего один укол

(Из рассказов путешественника по времени)

Мой проводник очень торопился (“Теперь я не позволю себе тратить в день на развлечения больше двух с половиной часов, — мимоходом сказал он. — Вот через девятнадцать дней”…). И едва я успел прочесть скромную вывеску “Клуб гениев”, как был втянут в дверь под нею. Швейцар почтительно заглянул в протянутую ему сиреневую книжечку и важно отступил в сторону.

В клубе было уютно и тихо. Накормили нас вкусно, и я, вынимая портсигар, без всякой задней мысли спросил:

— Который год вы член этого клуба?

А у сотрапезника вдруг задрожали руки, и он переменился в лице:

— Хотите меня обидеть?! Будто не знаете, что гениальность тянется максимум месяц!

— Не понимаю!

— Ах да! Вы же у нас только второй день… Но неужто никто не успел вам рассказать? Честное слово?

Он вынул из кармана ту самую сиреневую книжечку, что предъявлял швейцару. На обложке было напечатано красными буквами:

ЧЛЕНСКАЯ КНИЖКА КЛУБА ГЕНИЕВ

А внутри стояли его фамилия и имя, год рождения; чуть ниже:

“Дата прививки — 15 октября 1996 года, срок действия — примерно по 17 ноября 1996 года включительно”

Счастливый обладатель членского билета откинулся в кресле, наблюдая за выражением моего лица, и продолжил:

— Видели на соседней площади памятник профессору Физбаху? Так он все это и начал. Впрочем, он ли? Большинство психиатров давно писало о гениальности как об одном из видов сумасшествия. А что сумасшествие иногда может быть результатом заразной болезни — даже вам, мой друг из прошлого, объяснять не надо. Русский академик Петр Лазарев считал связь между болезнью и гениальностью очевидной. Кроме того, врачи не раз замечали: при некоторых болезнях, кончающихся безумием, последнему предшествует своеобразное просветление. В эти короткие недели и месяцы, много реже — целые годы, человек, бывший только способным, проявляет задатки таланта, а талантливый — создает произведения, которые всю предшествующую жизнь были ему не по плечу. Тут поминают, кажется, Ницше, Мопассана, еще кого-то.