Легкая рука

Ах Горацио!
Дыши тяжелым воздухом земли,
Останься в этом мире и поведай
Про жизнь мою…
А дальше — тишина.

Две полосы ткани сошлись вместе, отгородив возвышение. Потом снова открылись — и те же земляне, что только что умирали здесь, улыбались залу, кланялись, принимали цветы.

И среди этих воскресших был он сам, Гамлет! Как это может быть? И как может быть живым и сидеть в зале Горис-9? Он до конца прожил свою девятую жизнь. И как? Кто угодно позавидует. Он умер, умер, и сейчас должен быть уже Горисом-10, обреченным на прозябание на далекой Мауре.

Но ведь он был эту жизнь не собою, а другим, и жизнь была иной и мир вокруг него шумел не такой, как теперь… Его перенесли в другое время, отвели другое место, дали другие мысли и чувства. И всю эту новую судьбу втиснули в клочок пространства и дали прожить ее за время, равное одной десятой срока, за который эта планета оборачивается вокруг своей оси. Здесь открыли способ, как каждому прожить не одну, не десять, а сотни, тысячи жизней.

На мгновение всплыла в памяти далекая Маура. Потом он увидел себя-Десятого на ней. Теперь этого не будет. Не должно быть. Его и его боевых товарищей ждет другое. И — кто посмеет уничтожить цивилизацию, сделавшую такое открытие? Не он, Горис-9 (или, может быть, ему уже надо называть себя Горисом-10). Нет! Больше у него не будет номера слишком много жизней ему предстоит — не пересчитать. Ему и другим маурянам. Горис знает своих соплеменников. Когда они увидят то, что видел он, когда узнают и поймут то же, что он… Как хорошо!

* * *

Горис-без номера достал малый имитатор — надо скопировать здешние единицы обмена. Слишком заманчиво пахнет из дома, над входом в который висит надпись: “Шашлычная”.

А местные обычаи при еде… Теперь у него есть время, чтобы выучить их. Торопиться некуда. И переучиваться не придется.

Лучший из возможных миров

Хотите, чтобы время остановилось? Отправляйтесь в отпуск! Вернетесь — и обнаружите, что без вас абсолютно ничего не произошло. Лишь при нас родные и сослуживцы ссорятся и мирятся, побеждают и терпят поражения; так в театре артист замирает, когда луч прожектора уходит в сторону от него. А раз там времени нет, то тут, на курорте, его окажется сколько угодно.

Здесь все, кто моложе шестидесяти, хотят, чтобы их звали по имени, и никого не интересует, кем работает и как живет в Ленинграде, Москве или Киеве твой сегодняшний сосед по лежаку. Гораздо важнее, умеет ли он рассказывать анекдоты, в настроении ли расписать пульку, принес ли шахматы. А у меня шахматы всегда с собой. Они устанавливаются посередине лежака, и жалко только, что иногда приходится вставать и разминаться, а то ноги затекают.

Дни на приморском пляже кажутся бесконечными. Одних шахматных партий я сыграл в первую же неделю сотни две. Мог назвать любимые дебюты своего обычного партнера, знал, что он слабоват в эндшпиле, в трудных позициях пыхтит, при удаче насвистывает. Чтобы описать вам его внешность, пришлось бы уже чуть напрячь память. Длинное лицо интеллигентной лошади, довольно плечист, время от времени втягивает нарастающее брюшко. Где-то на периферии моего зрения мелькает бровастая, щекастая и голенастая девица, с которой он уходит поесть или погулять по набережной. Зовут его Константином, а девицу — Ольгой. (“Костя, сыграем?”, “Оля, а Константин почему не на пляже?”) И можно не думать о сорвавшемся эксперименте и о том, почему Аня со мною не поехала. Долго тут можно перечислять, о чем можно не думать.

…Обычно Ольга во время наших “матчей” устраивалась где-нибудь неподалеку — с книжкой. Терпение ее казалось неиссякаемым. А тут вдруг встала, оделась и ушла, не сказав Константину ни слова.

— Догоняйте-ка, — сказал я ему, — поиграть мы с вами еще успеем.

Он и не пытался скрыть, что ему уже не до шахмат. Но с места не сдвинулся. Посмотрел внимательно, нагнулся почти к самому моему уху и спросил:

— Случалось вам почувствовать, что на месте близкого человека — чужой?

— Ах, дорогой Костя! Семья — вещь сложная. Бывает и такое. Пройдет.

Я говорил — и сам чувствовал, до чего фальшиво и банально звучит мое утешение.

— А если не пройдет? Вон приятель мне жаловался: жену словно подменили, все у нее теперь другое — характер, интересы, взгляды. А сестра, как встретимся, твердит: честное слово, я выходила замуж не за этого человека. Что, не слышали такого?

Мне оставалось что-то пробурчать о свойстве людей надоедать друг другу.

— Нет, тот, кого любишь, надоесть не может. Но когда на его месте оказывается другой…

— Другой?

Он наклонился ко мне — над шахматной доской — и шепотом в самое ухо:

— Профессор, я приехал сюда следом за вами и из-за вас.

(Профессор? Он, выходит, знал, кто я и что я. А ведь вида не показывал…) Да-да, из-за вас. — И он стал лихорадочно перечислять мои работы в той области физики, которая даже моим друзьям, понаторевшим в родной математической зауми, кажется не имеющей никакого отношения к реальности.