Легкие горы

– Я хожу через день протапливаю у вас, – говорил дед Телятьев, – а то что-то нынче зима суровая.

– Ну вот, а все говорят – глобальное потепление, глобальное потепление…

– Да ну, какое там потепление… Их бы к нам на зиму отправить…

Все повздыхали, обсудили новости взрослые, неинтересные, а Динка потихоньку выбралась из-за стола и вышла во двор, а потом на улицу.

На снегу, как на огромном листе ватмана, лежали иероглифы – тени от веток. Солнце сияло в синем просторном небе, и тени были особенно темны и холодны. Динка попробовала сойти с протоптанной тропинки, но увязла в глубоком снегу. Юла смотрела на нее удивленно.

Солнце светило прямо Динке в глаза, и она зажмурилась. Поплыли оранжевые пятна, закружилась голова. Динка чуть-чуть приоткрыла глаза, стала смотреть на снег и на лес сквозь ресницы. И вдруг увидела, как за сосной прошла лошадь. Маленькая, не выше Динки, золотая, с гривой до земли. А потом еще одна и еще… они выходили из-за деревьев, невысокие, длинноногие, тихие, мотали головами так, что золото их грив и хвостов стелилось по снежному пласту, слепило Динку. Динка распахнула глаза, и лошади исчезли. Попрятались за соснами, ушли за дальние леса, за далекие моря…

…Возвращались домой уже в сумерках, у Чечёры стоял дед Телятьев и махал им вслед, золотых лошадей не было видно, но Динке казалось, что дед Телятьев знает о них и оставляет им у своего забора теплые корочки хлеба…

Уже в конце февраля, когда снега чуть потеплели, когда вьюжные ветры уже не поднимались выше колен, а мели поземку понизу, в воскресенье Динка сидела на подоконнике и смотрела во двор. Она ждала, когда придет от своей бабушки Соня, чтобы пойти вместе к Янке Ярцевой смотреть новый мультик. Но Соня все не шла и не шла…

– Ой, – сказала вдруг Динка. – Мам, там Юрась…

– К нам?

– Не знаю…

Это было странно. Юрась бежал в распахнутой куртке и то и дело почему-то вытирал лицо шапкой, которую сжимал в кулаке.

«Света его убьет! – подумала Динка. – Такая холодрыга, а он нараспашку…»

Динка спрыгнула с подоконника как раз в ту секунду, когда Юрась долго и тоскливо зазвонил в звонок.

– Дед Телятьев умер, – сказал Юрась сразу, у порога.

Мама вскрикнула и зажала рот рукой.

Вместе они пошли к Крымовым. Юрась на Динку не смотрел, но взял ее за руку. Дяди Саши дома не было, только заплаканные тетя Марина и Света, непривычно притихшая Вика.

– Саша поехал туда, – сказала тетя Марина, – ему Мироновы утром позвонили…

Света притянула к себе Юрася, прижала к набухающему животу, будто смерть деда Телятьева могла навредить ее сыну.

– Маме сказали? – спросила Катя.

Тетя Марина помотала головой. Все молчали.

Ясно было, что кто-то должен был сказать бабушке Тасе, но никто не хотел идти и говорить.

– Ладно, – сказала наконец Катя, – я пойду. Динка, сиди здесь.

– Я с тобой!

– Дина!

– Я с тобой!

Динке было страшно и тоскливо, и почему-то казалось, что если мама уйдет сейчас без нее, то больше они не увидятся.

Когда пришли к бабушке Тасе, дядя Саша был там. Они сидели на кухне, бабушка надела чистый белый платок, сидела прямо, несгибаемо, а дядя Саша устало тер пальцами глаза. Между ними лежал кусок картонки, странный какой-то, будто наспех оторванный от коробки. Мама села рядом с дядей Сашей и погладила его по спине. Динка подсела к бабушке Тасе. Надо же и ее пожалеть, не только дядю Сашу. Она посмотрела на картонку. Корявыми, срывающимися буквами на ней было написано зеленым карандашом: «Саша, похорони меня в Легких Горах, под нашей сосной».

– Нельзя так, – упрямо сказала вдруг бабушка Тася. – Никогда в Легких Горах не хоронили, там и кладбища нет, всех в Центральную усадьбу возили.

Дядя Саша молчал. Потом посмотрел на Динку, на маму Катю, сказал через силу:

– Отвез в морг. Но скорее всего, сердце. Успел вот записку написать. С карандашом в руках лежал.

– Нельзя так, – опять сказала бабушка Тася, только голос у нее теперь был жалобный. – Как на неосвященной земле хоронить, Сашенька? Ведь грех это…

– Ну какой это грех, мам? Он всю жизнь в Легких Горах прожил, все сердце им отдал, да ему эта земля самая благословенная. А какая-то там Центральная усадьба…

– Саша…

– Не могу я, мам, ну видишь же. – Он показал глазами на листок картона. – Последняя его просьба. Ко мне. В самую последнюю свою минуту он об этом думал. Не могу я по-другому.

– Так ведь отпевать никто не приедет!

– Сосны отпоют.

Бабушка Тася губы поджала. Она на дядю Сашу обиделась, но больше не спорила.

Деда Телятьева хоронили через три дня в Легких Горах, рядом с раскидистой сосной, что росла у самого подножия Шиха. Народу было на удивление много.

Динка видела в толпе Сонину маму, всех Богомолов, и бабушку Люсю, и папу Сережу. Она не подошла к ним, смотрела издалека, думала: «Что они здесь делают?» Динка еще не понимала, но смутно чувствовала, что есть то, что важнее ссор и обид и даже тайн.

Мерзлая земля лежала бесформенной кучей. Дядя Саша что-то говорил. Дядя Петя поддерживал бабушку Тасю. У деда Телятьева не было родственников, но все выражали бабушке Тасе соболезнования, будто он был ее братом.