Легкие миры (сборник)

Но зато фразеология приятно обрадовала. Нашли выражение: «тэнгэр хуйсрах» – «погода испортилась». И сразу же всей семьей – двое родителей, семеро детей – нежно полюбили монгольский народ, может быть, понятия не имевший, кого он там прискакал завоевывать, но зато нашедший правильные, сильные, печальные слова о серой нашей, неизбывной питерской погодке; нет – о погодке российской, от моря до моря, когда в окне – пьяный мужичок идет и падает, и снова, шатаясь, идет, и в магазинах один маргарин, и все евреи уехали и разлюбили нас, и Леонид Ильич все бормочет и живет, живет и бормочет, а мы никогда, никогда, никогда не увидим Неаполя, чтобы спокойно умереть, и Кобзон поет, и дождь идет, и рано темнеет. Тэнгэр хуйсрах.

Сегодня, 4 ноября, идиотский, чиновничий праздник, ничему живому не соответствующий. Впрочем, дороги практически пусты, и на том спасибо. Выходной, и то ладно. Меньше выхлопа. До солнцеворота еще почти два месяца, самое тяжелое время, самое темное небо, самое короткое солнце, если оно вообще выглянет. Кобзон все поет. Какие густые у него волосы. Какое белое лицо. Комсомол отметил девяностолетие. В магазине «Седьмой континент» кончился сахар. Как же пить чай? Зачем же снимать с антресоли самовар? Ведь она давно умерла. Мы – монголы. Погода портится.

Портится погода.

Синяк

Говорят, государь болен.
Мы думаем – это правда:
С деревьев падают листья,
Куда-то подевались птицы.

Говорят, государю худо,

И тому есть верные приметы:
Все примолкли, говорят тихо,
Если и крикнут, то дома.

Женщины смотрят с тревогой:

На золоте выступили пятна,
Хрустали в серьгах тускнеют,
Будто бы их никто не носит.

А недавно солнце затмилось

Черною, червивой луною.
Смотришь с силой, а видишь слабо,
Словно на глазах – бельма.
А намедни с государева подворья
Выбежала черная собака,
На переднюю ногу припадала
И на задние припадала тоже.

А хвост у собаки не собачий,

А будто колбасок связка.
Приглядишься – а это змеи.
Отродясь мы такого не видали.

Да и морда, говорят люди,

Не звериная харя, а птичья.
Что с того, что шерстью покрыта!
Разве у собаки клюв бывает?

А видать, собаку ту били:

Плачет, как малый ребенок,
Головой качает, точно баба,
Пачкает дорогу слюнями.

Через мост собака побежала,

Туда, где богатые усадьбы,
Где большие засовы на воротах,
Под забор метнулась – и нету.

Тут же толкователи вышли

Толковать по звездам и книгам,
К чему, дескать, слюни да слезы,
А то будто мы сами не знаем.

Будто мы и сами слюни

На чужое добро не пускали,
Будто бы не плакали горько,
Ежели случалось разоренье.

А скажите нам, волхвы, чародеи,

Устоят ли три черепахи?
Не рухнет ли свод хрустальный,
Золотые не ссыплются ли звезды?

А то, вишь, государь болеет —

Ни рукой не шевельнет, ни ногою,
Ему в уши кричат – он не слышит,
За плечо трясут – он не внемлет.

Закатились под чело очи,

На устах блуждает улыбка,
Бормочет государь беспрестанно,
Что бормочет – и сам он не знает.

А пашни заносит снегом,

А монету никто не чеканит,
А замки на темницах все крепче,
А звери уже на пороге.

Читай, читай!

Так вот где таилась погибель моя!
Мне смертию кость угрожала!
Из мертвой главы гробовая змия,
Шипя, между тем выползала;
Как черная лента, вкруг ног обвилась,
И вскрикнул внезапно ужаленный князь.