Легкие миры (сборник)

Значит, не очевидно оно ему. Значит, он видит что-то другое. Значит, он трансцендирует физические законы, математическую вероятность и тому подобную мелочевку, а сразу обращает свое внутреннее око туда, в сердцевину Абсолюта, туда, в неизъяснимый Мальстрём, в предвечный пятнадцатимерный водоворот, где Творец, кружась сам в себе и бросая многорадужные отблески сам на себя, что хочет, то и творит, – например, жонглирует черными дырами, по собственной прихоти искривляет пространство и отменяет законы, придуманные им самим.

А стало быть, русский человек ежеминутно, ежесекундно ждет чуда. А стало быть, он ждет не Закона, а Благодати, ибо Благодать именно оно и есть – явление добра и милости поперек всякой вероятности и всяких заслуг, просто так, потому что Господь так захотел. Ты пьяная и подлая свинья – а Я в неизреченной милости Своей осыплю тебя понятными тебе земными благами – фиалками, бабами, баблом, бухлом и кулебяками – вне очереди. Ибо пришел Мне каприз такой.

Вот что такое русский человек. Вот что такое его вера. Вот на чем зиждется Русский Мир и Русский Путь, гениально предчувствованный русским графом Уваровым, хотя его и обвиняли в том, что он украл казенные дрова, – но кого же в России не обвиняли в краже стратегического топлива?

«Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».

Может быть, свет

Прислали открытку: «В наступающий год Тигра поздравляем вас с Новым годом и Рождеством!» Забыли добавить: «во имя Аллаха милостивого, милосердного».

А в одной бухгалтерии видела трогательную инсталляцию: бычок, Богоматерь, снеговик и елочка. Все такое небольшое, умещается на площади А4. В стеклянном шкафу над головой начальницы насчитала пять икон. Дома у бухгалтерши – я уверена – живет небольшой барабашка, и поэтому вещи иногда пропадают. Но если обвязать платок вокруг ножки стула и три раза сказать: «черт, черт, поиграй и отдай», то вещи найдутся.

Понятно, что все это глубокая, истинно народная вера / магия, искоренять ее бессмысленно, смеяться над ней – легко. Впрочем, этнография, как и любая дисциплина, смеха не предполагает. Или наоборот: на себя обернемся-ка.

Одна вера ничуть не хуже другой; к духовности можно лететь верхним путем, а можно ползти нижним; мир по ту сторону завесы, может быть, многослоен и завинчен воронкой; там, может быть, сад, а может быть, кочегарка, а может быть, лес с огоньками, а может быть, взбитое белое облако, а может быть, свет невечерний, а может быть, пустота и ветер, а может быть, дом с множеством комнат и эшеровских лестниц, а как по мне, так там обязательно должна быть старая дача, и на столе свеча, и за столом все собрались, и никто, оказывается, не умер.

Если прошлогодний бычок или наступающий в день святого Валентина невисокосный тигр согревает сердце бухгалтерши, если она, поставив его под елочку, по мере сил помогает поддержать мировой порядок – наладить ход времени, отрегулировать плавное движение светил, – если она, глядя на него, верит, что все будет хорошо: и дети не вырастут оболтусами, и маму не разобьет паралич, – что ж тут плохого, что тут кощунственного? И Богоматерь, я думаю, не против соседства со снеговиком, чем он хуже серафимов, разве что недолговечный и вместо носа морковка.

Можно подумать, что мы от него сильно отличаемся.

Сарайчик

После снятия ленинградской блокады дед Лозинский с бабушкой возвращались из Елабуги. Михаил Леонидович был уже сильно болен, квартира же в Ленинграде была пока малопригодна для жилья. Я думаю, это был год 1944-й (блокаду официально сняли 27 января).

Поэтому Лозинские задержались в Москве на несколько месяцев, и приютил их дедов старинный приятель Шервинский, Сергей Васильевич. Тоже переводчик. (Из мечтаний о невозможном: о, попасть бы в то время! Послушать их разговоры! Хотя бы под дверью постоять, прислушиваясь к смеху, к звяканью ложки в стакане, к глухому, любимому кашлю!)

Шервинские жили где-то в переулках Остоженки, и у них был свой дом и при нем двор. Их не уплотняли, наверно, потому, что отец Сергея Васильевича, Василий Дмитриевич, был крупным врачом – терапевтом и эндокринологом, надо полагать, кем-то вроде профессора Преображенского (руководил Институтом экспериментальной эндокринологии. Ну?..).

Так вот, в доме были дровяные печи, а дрова для этих печей хранились в дровяном сарайчике, который стоял в дальнем углу двора, как и полагается сарайчику. И дворник носил вязанки этих дров к крыльцу через весь морозный, снежный двор.