Легкие шаги безумия

— Знаешь, я подумала, там со мной никто не станет разговаривать. Ну покажу я свою пресс-карту и удостоверение. И пошлют они меня куда подальше, сейчас ведь не любят журналистов. Вот была бы я сотрудником ФСБ или МВД, тогда другой разговор.

— Тебе это очень надо? — улыбнулся Саша.

— А что?

— Ну, тот маньяк, который орудовал в наших местах в начале восьмидесятых, он что, какой-то особенный? Сейчас ведь столько всего про маньяков печатается, при желании можно узнать все подробности и про Чикатило, и про Головкина.

— Так о них и писать нет смысла. И фильмы есть, и книги. А ваш, сибирский, почти никому не известен. И потом, меня волнует не конкретно он, а психология, судьба… Знаешь, ведь расстреливают тех, кого признают вменяемыми. А как вменяемый человек может убить шестерых девочек в возрасте от четырнадцати до восемнадцати?

— Ты что, считаешь, что не надо было его расстреливать? — Саша тщательно вытер тарелку хлебной коркой и отправил корку в рот. — Или ты думаешь, что не того расстреляли? — добавил он совсем тихо.

— Я думаю, — так же тихо ответила Лена, — что для начала надо разобраться, кто и зачем шарил вчера в наших сумках. И свистнул банку английского талька у Майкла.

— Ты обещала, что кофе мы будем пить в твоем номере, — напомнил Саша, внимательно глядя ей в глаза.

— Да, — кивнула Лена, вставая, — пошли. Для тебя у меня есть земляничный «Пиквик», — обратилась она к Майклу по-английски, — ты ведь кофе не пьешь по утрам.

Кофе пришлось варить трижды. Саша пил его стаканами, к каждому стакану добавлял еще по два куска сахару.

— За сердце не боишься? — спросила Лена, отхлебывая из своей маленькой чашечки.

— Ну не пить же мне из такого наперстка! — усмехнулся Саша. — К тому же кофе у тебя потрясающий, а на сердце я пока не жалуюсь. Так как насчет психдиспансера?

— Сегодня все равно уже не получится. У Майкла большие планы. Он хочет вбить в один день и краеведческий музей, и пару деревень. Кстати, ты не знаешь, в Загоринской еще живут староверы?

— Живут. Но до Загоринской больше ста километров. Полтора часа туда, полтора обратно. Итого, только на дорогу три. А сейчас двенадцатый час. Так что музей придется отложить до завтра.

Лена перевела эту информацию для Майкла.

— О'кей, — кивнул он, — отложим музей. Если мне удастся пообщаться с настоящими староверами, я буду так счастлив, что забуду про свой английский тальк.

— Скажи ему, что староверы плохо идут на общение. Они живут очень замкнуто, — напомнил Саша.

— Майкл разговорит кого угодно, — улыбнулась Лена, — даже глухонемого, даже через переводчика. Когда я с ним работаю, его собеседники довольно быстро перестают меня замечать. Им кажется, что беседуют с ним напрямую, без посредника. Майкл в своем роде гений общения.

— Ну, посмотрим, как он справится с нашими раскольниками.

После кофе Лена и Саша закурили. Майкл брезгливо поморщился и замахал руками.

— Я пойду к себе в номер одеваться. Сами себя травите и меня заодно.

— Майкл у нас — активный противник курения, — объяснила Лена. — Борец за здоровый образ жизни, — улыбнулся ему вслед Саша. — Слушай, может, заехать в аптеку или в парфюмерный магазин, купить ему этот несчастный тальк? Вон как переживает старик.

— Такого здесь не купишь, — покачала головой Лена, — а переживает он из-за того, что кто-то рылся в вещах, а не из-за талька. Ладно, я вымою кружку. Пора ехать.

В ванной она вспомнила, что оставила на столе кипятильник. Его тоже надо помыть. Когда она вернулась в комнату, Саша, сидя на тумбочке, развинчивал телефонный аппарат. Вскинув на нее глаза, он подмигнул сквозь очки и выразительно помотал головой. Не говоря ни слова, Лена взяла со стола кипятильник и вернулась в ванную.

Глава 31

— Ну идиот! Придурок! — Это были самые мягкие выражения из тех, которыми щедро пересыпал свою речь маленький, пухлый, лысый, как коленка, человечек.

Он лежал в одних трусах на топчане, застеленном белой простыней. Крепкая грудастая красотка в кокетливом халатике нежно и сильно разминала его волосатые ляжки.

— Ну я же, это, в натуре, думал, «дурь» там или «чума», — бубнил, глядя в пол, здоровенный детина.

Он стоял босиком на толстом ковре массажного кабинета. Из-под коротковатых широких штанин выглядывали татуировки на ногах: «Они устали».

— Он думал! — Маленький лысый резко сел на топчане. — Я тебе велел думать? Отвечай! Тебе что было сказано?

— Повести их немножко, — детина вжал голову в плечи, даже ростом стал ниже, — и «жука» поставить.

— Правильно, — кивнул лысый, — повести. А ты что натворил? Ты зачем полез шмонать номера?

— Ну так… Я ж как лучше хотел, в натуре… Слышь, Кудряш, может, это, короче, подкинуть взад ту тюльку?

— О Господи! — Лысый выразительно закатил глаза к потолку. — Тюльку! Это называется тальк. Тальк. И на банке написало, большими красивыми буквами.

— Так ведь не по-нашему. И мало ли, что написано. Не станут же писать «чума» или «дурь». Я увидел белый порошок, ну решил, это самое, проверить надо, в натуре.

— Слушай, Клятва, ты вправду такой идиот? Или дуру мне здесь гонишь? — вздохнул Кудряш.