Легкий способ завязать с сатанизмом

– Хватит звонить, ребенок уже орет.

– Лера, пожалуйста!

– Хватит!

Продолжаю, трель без ответа. Оборачиваюсь, идет какой-то мужик. Мне повезло, я внутри подъезда.

Стучу в дверь.

– Кто?

– Лера, дай хоть взглянуть на тебя.

– Убирайся к черту!

Стучу кулаками, пинаю дверь ногой.

– Лера!

– Что ты, блядь, устраиваешь?

– Ле-е-е-ра-а-а!

– Я звоню ментам!

Бьюсь о дверь головой, в квартире орет младенец. Лера проклинает меня страшно, слов не слышу, понимаю смысл. Голова соседа напротив шлет меня куда подальше, опять что-то про ментов. Ты ж такой сильный мужик, ну, ударь меня, вышвырни. Какая же темень вокруг, господи, какая же темень!

Едва помню, как ухожу. Пешком в сторону дома; тело немело на крепнущем морозе. Спустя какое-то время меня вернула в реальность боль в голове. Привкус еще какой-то дурацкий во рту – может, сотрясение? Стою, долго туплю в смартфон, пытаюсь понять, куда вызвать такси. Пока жду машину, окончательно леденею. Дорогой домой смотрю на огоньки – что за нарядный, предновогодний город! Отрубаюсь в пустой квартире, в ознобе, в горячке.

А утром мне все стало понятно. Знаешь, милая, можешь меня не впускать вовсе. Это нормально, что ты меня выставила – ну зачем я вообще в твоей чистоте и порядке? Грудничок твой подрастет и станет похож на златовласую куколку. Боря высокий и сильный. Через годик с тебя спадет лишнее, и ты будешь хороша и красива, как на той фотографии. Как на той фотографии, на которую я гляжу со смартфона. То было лето, то было море. Днем мы миловались в палатке в лесу. Просто болтали и целовались, я запускаю руку в твою гриву, ты закрываешь глаза. Снаружи позвали, бог весть, знакомая настраивала зеркалку и захотела снять портрет. Ты нырнула в лес, ты растворилась, чужой голос говорил тебе опустить подбородок пониже, может быть, улыбнуться. Сил вставать к тебе в этом мареве не было совершенно, и я просто жду, когда ты вернешься, чтобы потом, проснувшись паскудной ночью, смотреть на твою фотографию, где ты, такая злая по сути девочка, может быть, психопатка, жестокая тварь, злая собака, с помятым от нежности, родным, страшным лицом, смотришь в объектив всего одну секунду, чтобы снова вернуться в мои объятья.

Вершины

Вон в тех деревьях я нашел девчонку. Сутки мыкались по оврагам и лесопаркам, клеили ориентировки, гудели в сети. Споткнулся лучом фонаря и осел – горло истыкано, шорты затоптаны, лежала пару дней. Рядом появились люди, кто-то дал мне воды. Трясло.

У зверей так не бывает, это люди горазды. Непроглядная жизнь, без любви и жалости. Далекая, чужая, не моя.

Моя рядом, в золотом свете. Сквозь стекло, в пляске отражений она выглядит восхитительно огромной. Нежный рот приоткрыт, подбородок сложился в несколько белых упругих валиков, тоненькой струйкой стекает прозрачная сладкая слюна. Открываю дверь и слышу мерный храп. Алена дремлет сидя. Снежная вершина в сугробах молочной белизны. Кладу голову на расплющенную, растекшуюся ляжку. Забывая дышать, смотрю, как дышит она. Сатиновый халатик – индивидуальный пошив – добавляет молоку проблеск жемчужного глянца. Непомерная, нечеловечески огромная грудь раздается, как капюшон кобры. Алена морщит лицо, медленно открывает глаза и фокусирует взгляд на мне:

– Дорогой, а эклеры остались?

Вчера весы показали счастливые сто сорок. Я всмотрелся в дрожащую стрелку, пошатнулся, прошептал: «Выходи за меня». С достоинством горы она сошла с весов, белокурая, голубоглазая, ангел и облако, сливки и мед. Улыбнулась легонько, выдохнула: «Да». А потом ванная. Встала на четвереньки, взбил мыльную пену на ее коже, прошелся между складок, смыл теплой водой. Скользкая, в мелкой росе, Алена оперлась на меня. Если б поскользнулась и рухнула – убила бы. Счастливая смерть. Я обернул ее пушистым полотенцем, неспешно ступая, пошли в кровать. Дал отдышаться, разделся, лег рядом. Хотел ее невозможно, но Алена тут же заснула, такая большая и беспомощная. И не заметит, если потрусь о бедро. Кожа, пересеченная картой растяжек, подрагивала мелкими волнами. Я вжимался сильнее, врастал в нее телом, сладко корчился. Наконец затих. Мягкая ласковая рука погладила голову – разбудил все-таки.

Не помню, чтобы когда-нибудь бывал так счастлив. Но стремление к большему зудило, лишало сна. Бывало, перед рассветом выходил на балкон. Мучился сизой далью, брал сигарету, потом другую. Алена весит сто пятьдесят, сто семьдесят, двести. Как и все совершенное, неподвижна. Недосягаема для зла внешнего мира. На кровати для меня остается только узкая полоска, и я засыпаю, как младенец.

Только капризы вырывали меня из лучистого оцепенения. Началось с малого – она постоянно жаловалась. Суставы, живот, одышка – бог знает что еще выдумывала, пока я на работе. Слушал внимательно, кивал. Как-то заметил, что голос совсем тонкий, и поразился контрасту с ее гипнотически низким храпом. Предлагал еду, и Алена тут же прекращала все глупости, жевала. Затем легонько отрыгивала и забывалась в дреме. В такие моменты она была только моей.

– Я не могу есть! В кишках одни камни! Болит уже дня три. – Она пищала так, что резало уши.