Легкий способ завязать с сатанизмом

Черт знает как вышло: не война, не эпидемия, ранние сытые десятые. Спокойное и благополучное студенчество. За митинги разве что пожурят в деканате, самых буйных пожурят в ФСБ. Отличникам еще и раздадут стипендию, чтоб не гавкали. Десять, а то и все двадцать тысяч, деньжищи по тем временам. Пойдешь в лучший ресторан в городе и упорешь целиком индюшачью ногу. Булдыжка шире запястья, давишься, а доешь. Сидишь будто набитая мясом до кончиков пальцев, а официант передает записку с соседнего столика. Дядечка в два раза старше впечатлен аппетитом и оставляет номерок. Бухла бы лучше заказал, дядя!

А ведь в это время мы начали хоронить. Первая смерть самая страшная, самая тошная. Вот мне только исполнилось девятнадцать. Мои друзья – сутулая стайка неформалов с философского. Дети рабочих держатся интеллигентами, но чуть расслабятся, так шокают, как их деревенские дедушки. Те, что с предками из профессуры, такие бомжары, но только забудут о позе, и изо рта вылетает какая-то слишком культурная цитатка. В среднем получается бестолковая масса высокодуховного свойства. Каждому из нас стыдно быть собой, и поэтому мы все делаем вид, что нам нихренашеньки в этой жизни не стыдно. Курим у главного входа в универ и плюемся. Говорим плохие слова, сидим на земле. Да дети как дети, господи.

Ярик был редкий, идеологический бомжара, хоть и не из профессорских. Начал курить, стреляя у других, потому что покупать западло. Всегда просить тоже стало западло, и он пересел на самую дешевую труху, у сигарет даже вкуса табачного почти не было, горький чай, пепел. Дело не в отсутствии денег, его семья жила хорошо. Причина глубже. Западло – моральный закон внутри Ярика. Он всегда оставался человеком принципов, пусть и непонятно зачем нужных. Мы жили в двух остановках друг от друга, главные места наших бесед – автобус и курилка. Значимые разговоры позабыты за давностью лет, пусть на их месте будет пестрый коллажик из всего, что я помню.

– Ярик, Летов умер!

– Ну умер и умер.

– А, так вот зачем женщины красят ресницы, это типа красиво.

– Далеко ты? Купи мне «Альянс», плиз.

– Возьми тогда кофе, ща буду.

Ярик объясняет. Что-то про Спинозу, и мне становится немного понятнее перед семинаром. Ярик глумится.

Например, за неудавшийся романчик. Зря, ведь то создание совершенно фейской породы, пусть и несколько плюгавое душевно. Ярик сплетничает. Его лучший друг спит со своей двоюродной сестрой.

Как там еще дружат студенты, так и дружат. «Эй, Ярик, подержи мое пиво, пока я выдавливаю на хлебную корочку змейку майонеза». «Эй, Ярик, дай списать латынь». Ты говоришь, что ударил свою девчонку и теперь хочешь умереть, чтобы не чувствовать все это. Я говорю: «Ярик, блин».

Ему дважды вскрывали череп, то с сосудами что-то, то гайморит. К своим двадцати заметно седой, коренастый, иисусье что-то в лице. Звук голоса помню только при пенье, пел хорошо, да. Прошедшее время вкупе с прочими признаками выдает, что Ярик давно мертв. Решили пройтись по рельсам с другом, две полосы, по одной из них – поезд. Прыжок на другую, на ней – тоже. Друг успел.

На те выходные я уезжала в Москву, торопилась. Оставила ребят где-то в холле универа, минутная заминка: чмокнуть, как всегда, на прощанье или нет. Зачем-то не стала никого целовать. Так и помню Ярика: замешательство на лице, чуть растопыренные руки, в порядке исключения стриженный. Волосы у него обычно длинные или сильно отросшие. Он держал дома отрезанный хвостик – и что с ним теперь делать его матери? Может, до сих пор хранит. Я все узнала ночью после похорон, было не до меня, да и дергать не стали. Три дня думаешь, что привезешь свежие байки человеку, а он уже фарш. Закрытый гроб, бесконечное Северное кладбище. Даже и не воспринимаешь как мертвеца, когда приходишь в первый раз. «Ну че ты, вот так теперь, Ярик, да? Не кайф тебе, Ярик». И только земля под ногами кажется такой горячей, что ступни жжет. А ведь конец весны, и ветер, и я еще в куртке.

Уже вечером, когда я осталась совсем одна, ко мне пришла липкая зеленая темнота. Змеилась по углам комнаты, клубилась, и никуда от нее не деться. И она стала мной. Следующие лет пять прошли в бестолковой трате времени. Непонятно было, в чем толк тратить время толково, если в любой момент умрешь. Ну, пила, ну, тупила в сети. Для обстоятельного саморазрушения все-таки нужна воля к смерти, а у меня даже ее не было. Нищета.